угон машины было тем, что угнетало Германа Ивановича все эти дни после его возвращения домой. Хотя свидетелей своего преступления он не заметил, и, будучи в перчатках, отпечатков оставить не мог. И все равно боялся быть суда.

Когда его одеревеневший от страха мозг смог, наконец, осознать все значение для него слов следователя, он сначала осел всем корпусом, откинувшись на спинку стула, потом расцепил пальцы рук и какое-то время сидел, опустив голову, с закрытыми глазами. Он верил и не верил услышанному. Не шутит ли следователь? Не коварный ли это его приём? Подыграть ему или промолчать, подождать, что он скажет дальше?

Роман Ильич ему не мешал, хотя уже начинал пугаться, не теряет ли человек сознание. Но Герман Иванович поднял голову и, криво улыбнувшись одним краем губ, с неожиданной для него самого вызывающей наглостью сказал:

— Проголосовал, добрался на попутке.

— Очень хорошо, Герман Иванович, — сказал следователь почти весело, решив, что старик оценил его адвокатский ход.

И тут же упрекнул себя за скоропалительный вывод:

— А может быть, он и не обратил внимания на мою подсказку, потому что, в самом деле, он ни при чём? В конце концов, у меня ведь нет абсолютно никаких фактов. Разве что, чисто психологический момент: он-таки сильно напрягся, когда я упомянул площадку для машин скорой помощи. Но это не может служить доказательством его вины. В конце концов, гражданин, ничем не запятнанный за свою долгую жизнь, способный ради свободы на такие экстремальные поступки, достоин уважения, понимания и прощения, — подвёл итог своим сомнениям Роман Ильич, и, как ни в чём не бывало, закончил свой рассказ:

— Вы доезжаете до вокзала, денег, найденных в кармане заимствованной вами одежды, вам хватает на билет только до Железнодорожной, хотя вам нужно дальше. Оглядываясь, опасаясь контролёров, проезжаете остальную часть пути безбилетником до своей станции и возвращаетесь в свою квартиру.

Герман Иванович внимательно дослушал рассказ следователя, удовлетворённо кивнул.

— Классно работаете, Роман Ильич. Все именно так и было. Все моё «преступление», — съязвил он, — «шито белыми нитками», так, по-моему, говорят у вас в органах. Добавлять практически нечего. Даже о моем беспокойстве по поводу контролёров знаете. Откуда? Нашлись наблюдательные попутчики?

— Не без этого, Герман Иванович, ничто в этом мире не остаётся тайной. Будете излагать вашу версию своего, как вы только что сказали, «преступления?

— А зачем, чего вам не хватает, чтобы отчитаться о завершении следствия? — ответил старик, помолчав. — Если я правильно понимаю вас, вы не прочь его закрыть? Или ваше ведомства ещё не выполнило план обвинительных приговоров?

— Старик устал, судя по этим шпилькам, пошёл в разнос, — подумал Роман Ильич.

Он не спешил отвечать, огорчившись безаппеляционностью последних слов Германа Ивановича.

— Старик, прямо-таки, круто берет за рога, принимает за меня решение. Мог бы хотя бы как-нибудь деликатно выразить свою признательность мне за подсказку выхода из ситуации с угоном. Если он, конечно, имел место. Впрочем, это не значит, что он не хотел бы этого сделать. Это было бы на него не похоже. Но он явно устал и ждёт-не дождётся окончания этого тягостного для него разговора. В самом деле, пора заканчивать.

Он ещё несколько секунд раздумывал, какие могут быть претензии к его расследованию у вышестоящего начальства. С точки зрения показателя раскрываемости, по которому оценивается эффективность работы отдела, он принесёт начальству очередную «галочки». Беглец найден живым и в адекватном состоянии, ущерба имуществу государственных учреждений им не нанесено. Исков к нему никто не предъявлял.

Молчание следователя насторожило Германа Ивановича. Ему, как, впрочем, и очень многим его согражданам, была свойственна подозрительность по отношению к полицейским, имидж которых сильно подорвали громкие дела и бесчисленные сериалы об «оборотнях в мундирах».

— Может быть, его адвокатская услуга не бескорыстна? — подумал он, подразумевая явный намёк следователя на то, что он может «опустить» эпизод угона машины скорой помощи, исключить его из описания его деяний во время бегства. Может быть, он ждёт от меня предложения «благодарности», то есть взятки.

А этого он не умел и за свою долгую жизнь умудрился ни разу ни «дать», ни «взять». А если у следователя есть доказательства его вины? Алиби у него нет. Неужели придётся приобщаться к таким делам? Но есть ли доказательства у следователя?

Он обдумывал как бы поаккуратнее выяснить этот вопрос, чтобы ненароком не разрушить сложившийся у него со следователем непроизвольный консенсус, когда Роман Ильич сказал:

— Вы правы, Герман Иванович, остальные детали могут быть интересны лишь для литературного оформления вашего приключения. Может быть сами и опишите его когда-нибудь, какие ваши годы! Свою работу я могу считать законченной. Вы явно не из тех, кому я хотел бы посодействовать в более плотном знакомстве с правоохранительной системой. Дело о вашем несанкционированном уходе из лечебного учреждения будем считать закрытым.

Роман Ильич поднялся. Он понимал, что, не подведя чётко итогов своего визита, оставит старика в напряжённом ожидании его последствий. Поэтому заверил, что его больше никто не будет беспокоить. На всякий случай дал ему свой личный телефон.

Герман Иванович спохватился:

— Хотел бы извиниться перед женщиной, чьей униформой я воспользовался, и вернуть ей 123 рубля, которые нашёл в карманах. Костюм я отнёс тем же утром к бакам с бытовым мусором у моего дома. Повесил его рядом на ограждение вокруг территории. С балкона видел, как пришедшая на уборку женщина, осмотрела его, прикинула на себя и забрала с собой. Не знаю, какова стоимость этого костюма, но готов возместить ее, — закончил старик, и положил на стол несколько тысяч рублей.

Он устыдился своих подозрений относительно корыстных побуждений следователя, и с полной искренностью высказал свои извинения.

— Скажу откровенно, Роман Ильич, — говорил старик, с трудом поднимаясь со своего места. Онемевшее от недавнего нервного напряжения тело ещё плохо слушалось. — Я боялся сильных осложнений и не рассчитывал на благожелательность, которую вы проявили ко мне. Очень признателен, вы поменяли моё представление о наших, извините за это народное выражение, «ментах».

Роман Ильич всё не решался задать старику вопрос о сыне и теперь посчитал момент для него удобным:

— Боюсь испортить ваше впечатление одним неделикатным вопросом, который, тем не менее, не могу не задать, — сказал он извиняющимся тоном. — У вас ведь есть сын, какие у вас с ним отношения? У нас нет данных о том, что он пытался вас разыскивать.

— Нормальные отношения. Звонит он мне редко, обычно я ему звоню. Наверно, не звонил, потому и не заподозрил моей пропажи.

В прихожей, через открытую дверь единственной комнаты квартиры, Роману Ильичу открылся вид