Начало второго действия ознаменовалось тем, что каждая изнас побывала в объятиях юноши, которые совокупились с нами во влагалище, а обакардинала вдохновенно и яростно терзали в это время наши задницы и дажеумудрялись вставлять туда свои обмякшие органы. Вслед за тем нас перевернули насто восемьдесят градусов, и в ход пошли мужские зады: четверо мальчиковсодомировали зады четверых наших содомитов, а их, в свою очередь, сношали нашихозяева, хотя до извержения дело так и не дошло. Потом малолетние педерастыдвинулись на приступ женских задов, копьеносцы отомстили им за недавнеепоругание, после чего снова овладели нами, а мальчиков заставили лизать намвагины. Этот акт завершился следующим образом: кардиналы привязали эти юные ипрелестные создания к стене, установили железный стул в рабочее положение ивыпороли их. Именно в этот момент оба фавна почувствовали в себе желаниесбросить новую порцию семени; как тигры, почуявшие близкую добычу, бросаявокруг кровожадные взгляда, они приказали схватить женщин и выпороть; наблюдаяэкзекуцию, каждый содомировал мальчика и целовал в зад другого. Когда ониосвободились от бремени во второй раз, вся компания перешла к столу.

Нас ожидала очень впечатляющая и живописная трапеза, и япозволю себе описать ее подробнее.

Посреди круглой залы стоял круглый стол на шесть персон, закоторый сели кардиналы, Олимпия, Раймонда, Элиза и я. На некотором расстоянии,позади наших кресел, в четыре яруса располагались скамьи, окружавшие стол иобразующие подобие амфитеатра. На скамьях сидели пятьдесят самых избранныхкуртизанок Рима, скрытые за ворохом живых цветов сирени, гвоздик инаперстянки, — из которых то там, то сям торчали, будто шелковистые набухшиебутоны, обнаженные ягодицы; это было самое восхитительное зрелище, какое можетпредложить буйство Природы в сочетании с человеческим сладострастием. Двадцатькупидонов, представленных красивыми юношами, образовали свод над нашимиголовами, и комната освещалась тонкими восковыми свечами, которые эти юные богидержали в руках. Стоило нажать рычаг, и хитроумный механизм убирал одно блюдо иподавал следующее: край стола, где стояла серебряная посуда обедающих,оставался неподвижен, а середина медленно провалилась вниз и снова поднялась,уставленная шестью маленькими золотыми гондолами с изысканными мясными яствами.Позади нас стояли шестеро мальчиков, облаченных, как ганимеды, в провоцирующиеодеяния, и подливали нам редчайшие вина. Наши распутники, которые велелиженщинам одеться к обеду, выразили желание, чтобы мы вновь разделись, но несразу, а постепенно, как это делала вавилонская блудница. Когда на столепоявилась легкая закуска, мы сняли с себя воздушный шарф; корсаж развязали,когда подали омлет, а последняя тряпка была сброшена при появлении фруктов, ипо мере смены блюд возрастала и становилась все гнуснее похоть генералов.Десерт был подан в пятнадцати миниатюрных лодочках из зеленого с золотомфарфора. Двенадцать маленьких девочек шести-семи-летнего возраста, обнаженные иувитые гирляндами из мирта и роз, наполняли наши бокалы заморскими винами иликерами. Обильное застолье слегка вскружило нам головы, Бахус наполнил нашихразвратников новой силой и энергией, которая начала воздействовать на нервы,идущие в центр эрекции, и шум и веселье за столом достигли апогея.

— Послушайте, уважаемый и гениальный поэт, —обратился хозяин дома к кардиналу де Бернису, — сейчас по Риму гуляетнесколько любопытных и очаровательных стишков, которые молва приписывает вашемуперу; наши гости способны оценить такого рода литературу, поэтому я просил бывас прочесть эти произведения.

— Это просто предложения, — махнул рукойБернис, — и меня весьма удивляет их популярность, потому что я никому,кроме его святейшества, не показывал их.

— Тогда я тоже не понимаю, почему они стали притчей воязыцех. Однако прошу вас, кардинал, мы жаждем услышать эти перлы в исполненииавтора.

— Мне нечего скрывать от философов, которые здесьсобрались. Первый стишок — вольное переложение знаменитого сонета де Барро[18] , второй — «Ода Приапу». Начну с первого[19].

Sot Dieu! tes jugements sont pleins d'atrocite,

Ton unique plaisir consiste a l'injustice:

Mais j'ai tant fait de mal, que ta divinite

Doit, par orgueil au moins, m'a arreter dans la lice.

Foutu Dieu! la grandeur de mon impiete

Ne laisse en ton pouvoir que le choix du supplice,

Et je nargue les fruits de ta ferocite,

Si ta vaine colere attend que je perisse,

Contente, en m'ecrasant, ton desir monstrueux,

Sans craindre que des pleurs s'ecoulent de mes yeux,

Tonne donc! je m'en fouts; rend-moi guerre pour guerre:

Je nargue, en perissant, ta personne et ta loi,

En tel lieu de mon coeur que frapp ton tonnerre,

Il ne le trouvera que plein d'horreur pour toi.

Когда стихли восторженные аплодисменты, Бернис начал читатьсвою оду.

Foutre des Saints et de la Vierge,

Foutre des Anges et de Dieu!

Sur eux tous je branle ma verge,

Lorsque je veux la mettre en feu…

C'est toi que j'invoque a mon aide,

Toi qui, dans les culs, d'un vit raide,

Lancas le foutre a gros bouillons!

Du Chaufour, soutiens mon baleine,

Et, pour un instant, a ma veine

Prete l'ardeur de tes couillons.

Que tout bande, que tout s'embrase:

Accourez, putains et gitons:

Pour exciter ma vive extase,

Montrez-moi vos culs frais et ronds,

Offrez vos fesses arrondies,

Vos cuisses fermes et bondies,

Vos engins roides et charnus,

Vos anus tout remplis de crottes;

Mais surtout deguisez les mottes: