Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Халлер-бос? Синий лес под Брюсселем? — девушка огляделась, а растения согласно зашептали, подтверждая ее слова. — Но в нем запрещено жить. Я была с классом на экскурсии — там нет домов!
— Один есть, как видишь. Оденься, синяя уже. Успеешь слиться с пейзажем, — похититель повесил на перила что-то похожее на пушистый банный халат.
— Гостья или пленница? — Полина зябко повела плечами. Бежать голой в лес уже совершенно не хотелось, но и приближаться к загадочному незнакомцу пока не тянуло.
— Тебе решать, — бросив через плечо, мужчина скрылся в доме.
— Гостей не похищают! — крикнула вслед осмелевшая девушка. Только стук закрывшейся двери да неодобрительный шепот травы стали ей ответом. Осторожно озираясь, мелкими шажками Полина двинулась к крыльцу. Примятые босыми ступнями стебли мгновенно распрямлялись, а цветам легкая поступь юной Повилики и вовсе не вредила. Первозданно нетронутым оставалось цветущее море. «Заколдованное? Потому нет ни тропы, ни других следов?» — присев на корточки, девушка специально прижала ладонь к земле.
— Щекотно, — тихо заметила белоснежная ветреница, послушно сминаясь под пальцами. Но стоило Полине подняться, как цветок воспрял, обретая изначальную форму.
— Магия… — сорвалось с подрагивающих от весенней прохлады губ. Колокольчики гиацинтов согласно звякнули. «Какой силы дар способен сотворить подобное?» — восхищение в мыслях возобладало над страхом, а любопытство явно взяло верх над чувством самосохранения. «В конце концов он мог меня убить, пока валялась без сознания. Не бегать же мне в самом деле голой по лесу, развлекая туристов? Но перестраховаться не помешает», — размышляя таким образом, Полина добралась до крыльца, на перилах которых висел пушистый банный халат. Оглядевшись по сторонам, ничего мало-мальски похожего на средство личной обороны девушка не обнаружила. Под навесом веранды стояла только старая деревянная скамья, да у входа притулилась потрепанная метла. Чистоту дощатого пола нарушала просыпавшаяся из разбитого цветочного горшка земля — последствия стихийного бегства через окно. Представив, как она выглядела — верещащая, нагая, прыгающая через подоконник — передернулась, сбрасывая неприятные воспоминания, и быстро нырнула в теплоту объемного халата. На отполированных ладонями перилах обнаружилась старая, потемневшая от времени резьба — большая птица расправила в полете длинные острые крылья.
— Чайка или альбатрос? — Полина задумчиво обвела кончиком пальца линии рисунка, затем шумно выдохнула, подхватила метлу и решительно шагнула в дом.
* * *
Первая женщина, проснувшаяся в этой постели, со времен Виктории. Что дернуло меня принести девчонку к себе в спальню, когда гостевая свободна? Отдаленное чувство родства? Ответственность за нависшую над ней опасность? Попытка искупления прошлых грехов? Привлекательность неискушенной юности? Впору обращаться к психоаналитику и довести его до сумасшествия историей полуторавекового безумия.
Клематис красива изяществом нераспустившегося бутона. По-детски припухшие губы приоткрылись во сне, длинные ресницы подрагивают, отбрасывая темные тени на бледные щеки. Ребенок, втянутый в давнюю игру. Цветок, ждущий, когда его сорвут. Учитывая дозу пестицида, очнувшись, соображать она будет туго, хорошо если вообще сможет говорить и ходить. Тем лучше. Если девочка действительно так сильна, как предвещало пророчество, до разговора мы можем и не дойти. В страхе и обычные люди способны на многое, а у этой юной мисс есть все основания меня бояться.
Халлербос пронизан магией — даже туристы ощущают ее присутствие. Обостряется интуиция, душа наполняется светом радости, разум вдохновляется новыми идеями, а мы — повиликовые — здесь и вовсе в родной стихии. Сто лет назад лес стал моим убежищем, а после приютил единственную, за кого я готов был отдать жизнь. Тори обожала этот дом. Не смогла принять меня, но всей душой полюбила дар разбитого сердца. Каждую ночь, проведенную здесь, она снится мне. Извращенная пытка — ложиться в постель, которую любимая делила с мужем, представлять теплоту ее тела в шелке простыней, чувствовать ускользающий запах в складках покрывала, изнывать от желания по той, что давно обвила побегами могильную плиту на Пер-Лашез.
В размышлениях о прошлом пропускаю момент, когда Клематис приходит в себя. Чувствую ее боль, как свою, бедняжка, редкое похмелье оставляет такие последствия.
— К вечеру отпустит, — выдаю свое присутствие, и девчонка подпрыгивает, теряя одеяло, обнажая цветы на коже и маленькую аккуратную грудь. Красиво, хоть и чересчур откровенно для сцены знакомства. А дальше начинается фантасмагория. Девчонка, разумеется, пугается — и меня, и своей наготы, и незнакомой обстановки. Пытаюсь объяснить, что так лучше в том числе для нее, распахиваю шторы, позволяя разглядеть себя и комнату, но добиваюсь обратного эффекта — одурманенная пестицидами начинает козой скакать по кровати, бить хрусталь и верещать. Никаких родовых сил — одна бабская истерия. Деревянный дом врос в землю, молодой хмель уже тянется до окна, старая мебель хранит память годовых колец, гиацинты на подоконнике любопытно тянутся к незнакомке — черпай — не хочу! Вместо этого она ведет себя, как обычная перепуганная баба.
Подходя ближе, чувствую пульс в лепестках на юном теле, ощущаю тягучий магический сок, наполняющий стебель цветка, внутренним чутьем слышу гул рвущейся наружу природной стихии — мощь сдерживаемой лавины, давление магического моря на дамбу человеческой сути.
— Останови меня, — хочу, чтобы она использовала ресурс, показала истинное лицо, применила силы.
Вместо этого девица валится с кровати и принимается избивать ни в чем не повинную и даже не запертую дверь. А стройное, едва прикрытое легким покрывалом тело меж тем борется с остатками яда. Наверно, я бы мог забрать часть, облегчить ее боль…
— Ты в силах справиться сама, — шепчу скорее для себя, чем для перепуганной девчонки, пытающейся сбежать из моей спальни. Протягиваю руку, касаюсь бархата кожи, мгновенно вспыхивающего ознобом мурашек. Ладонь пронзает чужой болью, пальцы сводит судорогой и, сам не ведая что творю, сжимаю в кулаке край одеяла, лишая беглянку последнего прикрытия. Испуганная, взъерошенная, нагая она вываливается в коридор, куда как раз вышел невозмутимый Стенли. Ко всеобщему счастью там достаточно темно — потомок Арчибальда унаследовал не только внушительную фигуру своего предка, но также его вспыльчивый нрав и привычку доказывать правоту кулаками. Криво сросшаяся челюсть и сломанный нос предают его и без того грубым чертам налет нахального злодейства. Хотя мужик он мировой и заботливый, но с первого взгляда глубину и красоту натуры под этой пугающей маской не разглядишь. Так что, Клематису повезло — юное сердечко могло и не выдержать такого зрелища.
Дальнейшее объясняется только изрядным помутнением сознания вследствие воздействия мощной порции психотропного яда. Молодая Повилика инстинктивно рвется