«Но я не такой, как он, – сказал себе Кляйн. – Если мне придется оставить что-то позади – я оставлю. Даже если это будет часть меня».

Ужин принес ему Павел-пианист, который казался здесь главным. Трапеза состояла из картофельного пюре в мундире и куриной ножки.

– Вы еще здесь, – сказал Павел.

Кляйн кивнул.

– Я рад, что вы решили остаться, – продолжил Павел. – До сих пор все шло замечательно, и я бы не хотел, чтобы события приняли прискорбный оборот.

– Я не он. Что бы вы там себе ни думали, я никакой не он.

– Откуда вы знаете, если даже не понимаете, о чем идет речь, друг Кляйн? Дайте себе шанс.

Кляйн просто покачал головой.

– Я хочу кое-что вам показать, – сказал Павел.

Он слегка повернулся к открытой двери, и вошел другой Павел, который нес перед собой лакированный ящик где-то в полметра длиной, довольно узкий. Он аккуратно подал его первому Павлу, тот принял ящик и столь же аккуратно поместил на колени Кляйна.

– Прошу, – сказал он Кляйну, – откройте.

– Что там?

– Откройте, – только повторил Павел.

У футляра была позолоченная защелка, закрытая, но незапертая. Кляйн провел ладонью по лакированному дереву: оно было гладким, на ощупь казалось таким же, как на вид.

Открыв защелку большим пальцем, он приподнял крышку. Футляр был выстелен красным бархатом, угол падения света придавал ему странный блеск. Внутри лежала кость. Вернее, две кости – руки или ноги, – скрепленные проволокой между собой. Он прикоснулся к ним, потом взглянул на Павла.

– Прошу, – сказал тот. – Возьмите, если хотите.

– Что это?

– Святыня.

Когда Кляйн достал кости, они стукнулись друг о друга. Он вдруг точно понял, что они человеческие. Обе разрезали, отчего их концы были открытыми, ноздреватыми и какого-то странного темного оттенка. Он положил кости на крышку и ткнул пальцем в торец одной; костный мозг слегка поддался, на удивление упругий.

– Свежие, – сказал Кляйн с легким удивлением.

– Ну разумеется, – воскликнул Павел. – Они ваши.

Кляйн отдернул руку как ужаленный.

– Один из наших лучших Павлов делает все, что в его силах, пытаясь раздобыть ваши пальцы. Мы бы хотели найти и ладонь, но ею мы занимаемся куда дольше, и пока поиски ни к чему не привели. Вы, случаем, не знаете, куда она делась? Может быть, ее сохранили как вещдок?

– Прошу, – сказал Кляйн, – прошу, заберите.

Павел замолчал и присмотрелся к нему.

– Переживать не из-за чего, друг Кляйн. Все кости откуда-то берутся. Просто конкретно эта взялась от вас. – Он аккуратно поднял кости, уложил в футляр, закрыл крышку. – Теперь она живет своей жизнью, друг Кляйн.

– Слава богу.

Павел наклонился, неловко подхватил футляр, поддерживая его на предплечьях, и понес перед собой.

– А кроме того, – сказал он, – не только у вас есть святыни. Они есть у всех нас. Могу показать вам свои, если хотите.

– Почему-то это меня не успокаивает, – сказал Кляйн.

– Хотите взглянуть? – повторил Павел.

– Ни в коем случае.

– Не переживайте. Вы привыкнете. Даже начнете понимать. Даже сами ничего не сможете поделать. – Павел направился к двери. – Значит, в другой раз, – добавил он и на этом вышел.

Кляйн закрыл глаза, но по-прежнему видел кость, ее мягкий конец-губку. Открыл глаза, уставился на пианино, на его лакированный блеск.

«Главное, – сказал он себе, – понять, когда пора уйти, и уйти». А потом подумал: «И ухожу я прямо сейчас».

II

Он лежал в кровати и притворялся спящим – ждал. Время от времени слышал шорох – к двери подходил один из Павлов, заглядывал сонными глазами и убредал прочь. Кляйн переждал шесть раз, а на седьмой встал сразу после того, как Павел ушел, и начал обыскивать комнату.

В верхнем ящике комода из красного дерева лежала аккуратная стопка маек и еще более аккуратная стопка трусов, а также халат. Кляйн неуклюже выбрался с пульсирующей культей из своей ночнушки, влез в майку. Трусы разложил на полу, потом встал в них и натянул одной рукой на бедра. Великоваты, но сойдет. Накинул халат.

Попробовал другие ящики комода, но все оказались пусты. Поискал в комнате штаны, но не нашел ничего, кроме набора чистящих средств и больничного, завернутого в старое полотенце судна, под раковиной. Последнее он взял и взвесил в руке. Держать было не очень удобно, пока Кляйн не сообразил, что может просунуть в него руку и сложить кулак, и тогда оно не упадет, если им размахивать.

Когда Павел подошел к двери в восьмой раз и увидел, что в кровати пусто, он шагнул вперед и получил уткой по лицу. Кляйну самому было больно, но Павлу досталось куда больнее. Он запнулся, начал заваливаться, но удержался, шаря по карманам культей. Кляйн ударил еще раз, на этот раз в висок, – мужчина упал и больше не шевелился.

Кляйн вытащил руку из судна и уронил его на пол, а потом начал стягивать с Павла штаны. Изо рта раненого текла кровь, вдруг заметил Кляйн и, когда приоткрыл челюсть Павла, обнаружил, что тот прокусил себе язык. Кляйн слегка отвернул голову, чтобы Павел не захлебнулся собственной кровью, потом выловил отделенный кончик языка изо рта и положил на ковер рядом с головой.

«Как слизняк», – подумал он, стаскивая штаны до конца. В карманах ничего не оказалось. Кляйн скинул верхнюю одежду и примерил штаны, но они не подошли, оказались узковаты, так что он снова вылез из них и надел халат.

Он представил, как входят другие Павлы и находят этого без сознания, с аккуратно лежащим рядом языком. А потом осознал, неожиданно почувствовав, каким тяжелым сразу стало все его тело: они увидят язык и сделают одно из двух. Либо все поотрезают себе языки, чтобы Павлы снова были одинаковыми, либо сделают из куска мяса святые мощи.

Кляйн взял обрубок, отнес в ванную и смыл в туалет.

Он прошел по темному коридору, сперва мимо одной открытой двери, потом другой, которые вели в комнаты, напоминавшие его собственную, насколько можно было разобрать в слабом свете. Коридор резко поворачивал направо, а там упирался в развилку, похожую на букву «Т». Кляйн выбрал правую дорогу, прошел мимо очередной двери в ширящуюся темноту. Когда стало ничего не видно, остановился и вернулся, выбрал левый поворот.

Добрался до очередной развилки, выбрал правое ответвление, где было больше света, и оказался на тяжелой винтовой лестнице с балюстрадой. Свет шел снизу. Кляйн наклонился над перилами и увидел где-то в пяти метрах под собой Павла.

Начал спускаться по лестнице, медленно, не сводя глаз с сектанта. Тот просто стоял в легкой куртке, скрестив руки, лицом к большой двери. Кляйн бесшумно сделал еще поворот по лестнице, потом свесился над перилами и тяжело ударил Павла по голове судном.