На втором этаже располагались покои княжны, но свет шел не оттуда, а из маленькой комнатки по соседству. Алексей осторожно постучал и, не получив ответа, приоткрыл дверь.

На столе и в самом деле горела большая свеча, но, когда Каверин толкнул створку, пламя закачалось от сквозняка и погасло. Из угла донесся сдавленный всхлип.

– Кто здесь? – шепотом спросил Алексей. – Жанна, вы?

Мсье Сорель повязал накрахмаленную салфетку, крякнул и взял в руку вилку. Посреди стола опять красовалась большая ваза со свежими розами, и мсье Сорель кинул на нее непередаваемо злобный взгляд.

Знаменитый ботаник, точнее, сыщик, действующий в его обличье, как раз собирался приняться за свой завтрак, но тут дверь растворилась, и вошел Алексей Каверин. Одного взгляда на его лицо, полное удовлетворения, хватило Видоку, чтобы вмиг забыть и о завтраке, и о розах. Он скомкал салфетку и бросил ее на стол.

– Доброе утро, мсье, – сказал Алексей и сел, не дожидаясь приглашения.

– Марсель! – зычным голосом распорядился Видок. – Пока мсье тут, последите, пожалуйста, чтобы нас не беспокоили.

– Слушаюсь, мсье!

– Ну? – спросил Видок нетерпеливо. – Вы что-нибудь узнали?

– Все, что вам надо, – весело отвечал Каверин, блестя глазами.

– Я же говорил – вы везунчик, – промолвил старый сыщик. – Рассказывайте.

– Вчера ночью, – начал Алексей, – я вышел в сад, но увидел свет в окне. Я поднялся, чтобы узнать, в чем дело. Свет шел из комнаты Жанны.

– И?

– Оказывается, она панически боится темноты. С тех пор, как в сентябре 1822 года ночью за ней пришли и похитили ее, она не может оставаться ночью без света. Ей все время кажется, что к ней кто-то заберется, зажмет ей рот, как было в тот раз, и унесет с собой.

…Жанна плакала и цеплялась за руки молодого человека. Он уже не знал, что ей сказать, чтобы успокоить.

– Что вы, Жанна… Прошу вас… не надо так плакать. Расскажите мне, что с вами тогда случилось, и я, может быть, сумею вам помочь.

Жанна вытерла слезы и начала рассказывать. Ей было семь лет, и она жила в Тулузе вместе с дедом и бабушкой. Ее отец умер, когда она была совсем маленькой, а мать скончалась в родах. Несмотря на это, Жанна росла счастливым ребенком. Бабушка обожала ее, а дедушка и вовсе не чаял в ней души. Он был большой, важный и чем-то походил на монаха. Семья усердно посещала церковь, а дедушка никогда не расставался с деревянными четками.

Именно в церкви и произошла та самая, первая встреча, после которой все и началось. После окончания службы Симон вел внучку за ручку по проходу. Бабушка на этот раз хворала и не пошла с ними. Неожиданно к Симону подлетел юркий человечек с седыми волосами. Жанна запомнила, что на левой руке у него было четыре пальца. Он постоянно улыбался и…

– Постойте, – перебил Алексея Видок, нахмурившись. – Четыре пальца… четыре пальца… – Он хлопнул себя по колену. – Ну конечно, Жан Тербийон!

– Член шайки? Черноглазый?

– Вот именно!

Впрочем, цвет его глаз Жанна не запомнила.

– Привет, Симон, – сказал седой. – Тебе привет от Жака Одрие. Помнишь его?

– Я не знаю никакого Одрие, – ответил Симон, нахмурившись.

– Да брось, – беззаботно сказал человечек. – Будто не ты своими собственными руками перерезал ему глотку в Париже. То-то ты все в церковь ходишь – грехи замаливаешь, да?

– Вы не в своем уме, – ответил Симон. В лице его не дрогнул ни один мускул.

– Я же знаю, зачем Одрие тогда пришел к тебе, – наседал человечек. – Он хотел отнять у тебя «Принцессу грез», верно? Так что мне его ни капли не жаль. Не знаю, что там у вас произошло, но ты оказался проворнее. Ты пришил его, а потом испугался. Ведь мокрых дел за тобой прежде не водилось. Поэтому ты и удрал в Тулузу и даже фамилию сменил. – Он улыбнулся Жанне. – Надо же, какая милая крошка. Внучка твоя, да?

– Дотронешься до нее, – сиплым, страшным шепотом сказал Симон, – я тебе мозги вышибу.

– Да ладно тебе, Симон, – беззаботно отвечал человечек. – Ты же меня знаешь. Я не такой, как Жак, – ему жадность глаза застила, вот он и отправился ужинать с ангелами. Со мной ты всегда сможешь договориться.

Лицо Симона снова сделалось спокойным.

– Нам не о чем договариваться, любезный, – ответил он. – Так и знайте.

– Да знаю я, знаю, – отвечал Тербийон. – Только я знаю кое-что еще. Ведь она все еще у тебя, ты не продал ее. Бережешь, да? Хранишь на черный день, а, Симон? Я же знаю тебя, ты всегда был запасливый.

– Убирайся, – коротко ответил Симон. – Идем, Жанна, девочка.

– Зря ты так со мной, Симон, – сказал Тербийон, качая головой. – Я ведь не один знаю, где ты находишься. Отдай камень по-хорошему, избежишь больших неприятностей. Это я тебе говорю.

– Пойдем, Жанна, – сказал Симон, – позовем полицию. Видишь, человеку совсем плохо, он заговаривается. Эй, мсье Армори! Заберите этого бродягу, а то он мне проходу не дает.

Но, прежде чем мсье Армори успел что-то сделать, Жан Тербийон бесследно растворился в толпе.

На следующую ночь Жанну похитили.

Ее привезли в какой-то дом, где по полу шныряли мыши и царила ужасающая грязь и запустение. В доме жили трое: толстая крикливая баба, ругавшаяся через слово, ее сын, мальчик чуть старше Жанны, с холодными глазами и остреньким личиком, и господин, похожий на важного сеньора. Было похоже, что этот красивый вальяжный мужчина – глава семьи. Четвертым в доме был Жан Тербийон – человек, который, собственно, и украл Жанну.

– Вот, принес, – доложил он гордо.

Жанна зарыдала. Ей было холодно в ночной рубашонке, и она хотела обратно домой. Толстая баба дала ей оплеуху, но тут вмешался важный господин.

– Ну, Мари, разве так можно обращаться с ребенком… – Он взял со стола румяное яблоко и протянул его Жанне. – Держи, крошка.

Жанна проглотила слезы и нерешительно протянула руку за яблоком. Важный господин со смехом отвел руку, но потом все же отдал ей яблоко.

– Бедняжке холодно, – сказал господин участливо. – Надо бы ее во что-нибудь одеть.

– Сам и одевай! – взвизгнула баба. – У меня тут не приют!

– Возьми что-нибудь из одежды Огюстена, – распорядился господин. – Они примерно одного сложения, пусть она пока поносит его вещи.

Толстая баба разинула рот. Она была так ошеломлена, что даже забыла выругаться.

– Чтоб я отдавала какой-то соплячке одежду моего сына… – начала она в негодовании.

– Ну, Мари, – сказал господин мягко, – будь же умницей… Ведь этот ребенок стоит целое состояние. Мы же не хотим, чтобы он случайно умер от воспаления легких? Так что давай, делай то, что тебе говорят, старая корова!