11 марта 1944 года проходили выборы в муниципалитет. А еще выборы семи регирунгсратов, то есть скорее не выборы, а подтверждение полномочий, потому что кандидатуры выставили исключительно те, кто уже занимал этот пост: четыре социал-демократа и трое от Партии крестьян, бюргеров и ремесленников. Их перевыборы были чисто формальным делом. Семь постов, семь кандидатур. Правда, на выборах в муниципалитет (предстояло распределить сто тридцать мандатов) вместе с известными партиями был представлен «Список труда», о котором еще четыре недели тому назад никто ничего не слышал. Даже те, кто оказался в этом списке. Ведь это была не партия, а объединение мужчин — женщин еще много лет не допускали до политики, — среди которых любой без труда мог распознать тех коммунистов, чья партия была запрещена в 1940 году и все еще продолжала оставаться под запретом. Но «Список труда», зарегистрированный в последнюю минуту, был допущен к выборам; теперь, когда больше никто не сомневался в поражении нацистов, политический климат изменился. Пришлось вычеркнуть только трех или четырех мастодонтов старой КП: если б власти утвердили их кандидатуры, то вообще не смогли бы объяснить, почему партия остается запрещенной. Архитектор получил первое место в списке и надеялся, что его выберут. Для ученика Кирхнера, стоявшего в списке под четвертым номером, дело обстояло сложнее.

Чтобы набрать необходимое количество имен для списка, архитектор уговорил отца выставить свою кандидатуру. Отцу не очень этого хотелось — он действительно не собирался становиться политиком, — но, когда архитектор пообещал ему девятнадцатое место в списке, он согласился. За ним шел наборщик по имени Вельти, он всего несколько дней назад стал совершеннолетним, и у него как раз начал ломаться голос. А еще архитектор уговорил моего отца выступить на предвыборном собрании «Списка труда» в «Фольксхаузе». Отец считался специалистом по всем вопросам, связанным с образованием. Зал был набит до отказа — целых две тысячи мужчин и женщин, — и, когда отец поднялся на трибуну, он увидел ровно столько же поднятых в ротфронтовском приветствии сжатых кулаков. Разгоряченные лица. Крики. Лозунги. Правда, наверху, на сцене, у него сразу запотели очки, да еще прожектора ослепили его, так что когда он сумел нащупать край кафедры, то вздохнул с облегчением. Отец снял очки, протер их носовым платком и, чтобы что-нибудь сказать, прокричал:

— Товарищи! — В ответ буря аплодисментов. Он, все еще подслеповато щурясь в зал, повторил: — Товарищи! — Овация усилилась.

Отец надел очки, но и в них не смог разобрать ни единой буквы в своих записях, настолько ярким был свет. Так что он оставил конспект в покое и заговорил, обращаясь в черную яму перед собой, где находились слушатели. С каждой фразой его голос становился все тверже. Он требовал школьной реформы, настоящей реформы всех школ. Все должно стать другим. Лучше. Классы должны стать меньше, намного меньше. Больше учителей, хорошо образованных. Инстанции, занимающиеся вопросами воспитания, должны хоть что-то понимать в этом. Нужны новые учебники, совершенно новые. Надо приучать детей к демократии и сделать их равноправными партнерами учителей. Снести все нынешние школьные здания, настоящие тюрьмы, и построить новые, полные солнца и света.

— Товарищи, многие учителя глупее своих учеников! — воскликнул отец, окончательно забыв о своем конспекте, написанном накануне вечером и выправленном архитектором, который просто вычеркнул из текста все прилагательные и тем самым придал ему хоть сколько-нибудь деловой тон. — Намного глупее!

Слушатели взревели. Отец не знал, уместно ли в этой ситуации поклониться, и поднял сжатый кулак.

Выборы превратились в триумф левых. Социал-демократы получили почти столько же мест, сколько все буржуазные партии, вместе взятые, и стали самой сильной фракцией. «Список труда» завоевал — с места в карьер — восемнадцать мест. (Прогноз, который даже архитектор находил чересчур оптимистичным, предсказывал всего три-четыре места.) Еще несколько голосов, и мой отец тоже попал бы в муниципалитет.

Он дожидался результатов выборов, сидя за своим постоянным столиком в «Тичино» вместе с художницей, сюрреалистом и наборщиком, у того голос совсем сорвался, когда он услышал первые результаты подсчета голосов, и с каждым бокалом он все выше оценивал свои шансы стать членом муниципалитета. Отец пил не меньше, чем товарищ Вельти, но становился все молчаливей. Около полуночи архитектор наконец сообщил по телефону окончательный результат. Луиджи подошел к аппарату — разбойничий притон был его рестораном, гости, наблюдавшие за ним, увидели, как у него от изумления глаза полезли на лоб.

— Si, — сказал он. — Но capito, — отвел трубку от уха, посмотрел на нее, снова приложил к уху и закричал: — Si! Si! Si! — У него покраснела лысина, лоб вспотел. Прошептал: — Il popolo vincerà, — и повесил трубку. Сжал кулак. — Dio mio![48]

Луиджи залпом выпил кружку пива, которая стояла на стойке и предназначалась художнице. Когда он подошел к столику художников, то уже забыл все цифры. Во всяком случае, много голосов, очень много. Сокрушительная победа! Все кандидаты прошли! Больше, чем все! Каждый здесь в зале, если б его имя значилось в «Списке труда», был бы избран. Исторический день!

По поводу своего вступления в большую политику наборщик угостил всех выпивкой, стоившей его ученического жалованья, а отец заказал к этому двойную порцию «Трестера»[49]. Поздно вечером кто-то постучал в дверь уже два часа закрытого ресторана, который с улицы выглядел совсем темным — а в нем по-прежнему не было ни одного свободного места, — и внутрь проскользнули архитектор и ученик Кирхнера. Все аплодировали, и кричали, и поднимали сжатые кулаки. Ученик Кирхнера ухмылялся, будто им удалось всех разыграть, а архитектор поднял обе руки. Они протиснулись к столу, за которым и так уже не было места, и рассказали — одновременно, перебивая друг друга, — что, когда стал известен результат, несколько буржуазных членов муниципалитета и даже регирунгсрат Эби, несгибаемый консервативный католик, разразились рыданиями.

Ко всеобщему удивлению, то же самое сделал наборщик Вельти, поняв, что его все-таки не выбрали. Отец, когда сообразил, что и его миновала чаша сия, снова просиял и заказал еще два бокала вина: один для себя, а второй — для своего невезучего коллеги.

Четырех кандидатов в Правительственный совет от социал-демократов утвердили сразу же, а три кандидата от Партии крестьян, бюргеров и ремесленников, не набравшие необходимого большинства, должны были пройти второй тур выборов. Это могло бы стать чисто формальным делом — три места, три претендента, необходимо получить простое большинство голосов, — но ко всеобщему изумлению архитектор, только что без труда прошедший в муниципалитет, тоже выставил свою кандидатуру. (Отец и не знал, что можно участвовать в выборах и со второго тура.) И действительно, ему не хватило всего пары сотен голосов, и с господином Эби было бы покончено. Вместо него министром финансов стал бы коммунист!