Нанетт, держа маленькую солонку в руке, повернулась и взглянула на Урсулу с явной обидой:

– Как ты можешь такое говорить?

– Ну, я не… – Урсула прикусила губу. Она не хотела напоминать матери о своем неверии. Она знала, что колдовство утешало ее.

– В чем дело? – Нанетт потребовала ее ответа.

– Просто я не ощущаю разницы.

Ее мать фыркнула.

– Ну а я ощущаю, – сказала она. – Ты должна вложить свою энергию в это, в конце концов.

– Да, маман, – сказала Урсула.

Она осознавала полноту горя матери, хотя Нанетт изо всех сил пыталась оставаться в хорошем настроении. Несмотря на грубость Луизетт и вкрадчивость Анн-Мари, Нанетт горевала о сестрах и прилагала усилия, чтобы заполнить пустоту, появившуюся после их ухода в мир иной. И Урсула, которая зачастую по молодости относилась к ним нетерпимо, теперь чувствовала их отсутствие, как если бы пропали привычные для нее предметы мебели или домашней утвари.

Потери следовали одна за другой. Изабель ушла из жизни перед Имболком[41], из-за горячки. Она была погребена рядом с сестрами, на ветреном склоне разрастающегося кладбища, прямо перед морем. Они обозначили могилы плитами без надписей, выкопанными на холме, самыми большими, что им удалось передвинуть, как это было сделано для дядей, Луизетт и Анн-Мари. Вечером после того, как скончалась Изабель, Флеретт и Флоранс в немом отчаянии сидели рядом у кухонного стола, и Урсула, глядя на лица безутешных близнецов, поняла: они знают, что скоро наступит их черед. Она и Нанетт не отходили от сестер, наливая чай, уговаривая съесть что-нибудь, обнимая их за плечи. Урсуле хотелось прильнуть к ним, как она делала, баюкая новорожденного козленка, но проявления нежности были чужды в Орчард-фарм. Она просто не могла этого себе позволить.

Когда Флоранс начала передвигаться согнувшись, как будто у нее что-то болит, Нанетт умоляла послать за доктором, но женщина отказалась. Боль нарастала, и однажды Урсула ночь напролет слушала ее стоны в спальне на чердаке. Флеретт приготовила незатейливое снадобье из мяты, имбиря и фенхеля, которое как-то облегчило боль Флоранс, но так и не смогло остановить того, что продолжало нарастать у нее внутри. Как зверь, призналась она, когда Нанетт на нее надавила. Как изголодавшееся существо, пожирающее ее изнутри.

Накануне малого саббата Литы Флоранс, издав истошный вопль, свернулась под одеялом и отказалась выходить. Она, как казалось Урсуле, напоминала рухнувшее наземь раненое животное. Она так и оставалась в постели, пока сестра-близнец и младшая сестра не подняли ее тело, чтобы обмыть и переодеть перед похоронами.

После кончины Флоранс Флеретт совсем утратила дар речи. Хотя у нее не было никакого конкретного недомогания, которое Нанетт или Урсула могли бы заметить, она уходила в себя, день ото дня становясь все меньше, седее и эфемернее, превращаясь в существо, состоящее из одной дымки. Она пережила сестру-близнеца всего лишь на месяц. Однажды утром Нанетт обнаружила ее в постели съежившейся, холодной и закоченевшей.

Нанетт и Урсула выкопали могилу, опустили туда Флеретт и стояли, уставившись на надгробия вокруг, а ветер трепал их волосы и рвал юбки.

Нанетт сказала:

– Не могу представить себе, что буду лежать здесь.

– Однако это произойдет. Нескоро, но произойдет.

– Я так не считаю. У меня предчувствие. Я не ведаю, что это значит, но полагаю, что мне не суждено быть погребенной рядом с сестрами.

– А где же еще, маман? Здесь наше место. В будущем и я буду лежать возле тебя.

Нанетт повернулась к дочери и крепко сжала ее руки холодными руками:

– Нет, Урсула, нет! Ты должна уйти из этого места, полного смерти, одиночества и…

Она остановилась на полуслове, и слезы, не пролитые по Флеретт, наполнили ее глаза.

Урсула уставилась на мать полными изумления глазами. У нее перехватило дыхание, но она взяла себя в руки.

– Уйти? – воскликнула она. – Маман, я не хочу отсюда уходить! Орчард-фарм – мой дом. Мои козы, и пони… и огород.

– Но когда меня не станет, Урсула, – всхлипывала Нанетт, – когда я умру, ты останешься одна-одинешенька. Слишком много работы для тебя одной. И одиночество будет невыносимым. Для меня немыслимо даже представить себе, что ты будешь доживать жизнь на этом забытом богом утесе!

Урсула задумалась, потом обняла мать.

– Я стану чьей-то женой, маман, – сказала она. Раньше ей не приходилось задумываться об этом, но сейчас это казалось наилучшим ответом. – Я выйду замуж и уже не буду одинокой.

– Но за кого? Кто станет твоим супругом?

– Eh bien[42], пока не знаю, но кто-нибудь найдется. Кто-то сильный, готовый помочь мне с работой и стать моей половиной.

– Да ведь мы никого не приглашаем! Не может быть, чтобы ты влюбилась в одного из мужланов Марасиона!

– Мне нет нужды влюбляться, – заверила Урсула. – Моя любовь – это Орчард-фарм.

Нанетт покачала головой, но Урсула только улыбнулась.

– Ты ведь понимаешь меня, верно?

– Полагаю, что да, – ответила Нанетт с сомнением.

– Ну же… – Урсула крепче обняла стройные плечи матери. Потом развернула ее лицом к фермерскому дому и предложила: – Давай выпьем чаю и будем наводить порядок в комнате Флеретт, пока не настанет время дойки.

Мать бросила на нее странный взгляд и тут же отвела его, как будто скрывала внезапно осенившую ее мысль.

– В чем дело? – спросила Урсула, но Нанетт только покачала головой в ответ.

Урсула продолжала спрашивать и за чаем, но мать лишь пожимала плечами.

Они провели час, перебирая скудные пожитки Флеретт. Ее платья и чулки были изношены до такой степени, что уже никуда не годились. Нанетт связала их в узелок, сказав, что порежет на тряпки для уборки. Урсула взяла к себе в комнату две книги Флеретт, а мать заставила забрать шерстяной платок. И больше ничего. Флеретт не оставила после себя никаких памятных вещей. Так странно, задумалась Урсула, человек сегодня есть, а завтра его нет… И он так мало оставляет по себе, как будто и не было его вовсе в этом мире.

Урсула и Нанетт провели вечер в унынии. Казалось, тени расселись на стульях вокруг кухонного стола, и Урсула вновь и вновь поглядывала на них, ощущая мурашки, бегущие по телу. Обе изо всех сил пытались ужинать как обычно, но остатки супа по окончании трапезы выглядели весьма удручающе.

– Тебе следует перебраться вниз, – наконец сказала Нанетт.

– Зачем?

– Больше нет нужды спать на чердаке, у нас четыре пустые спальни. Выбирай любую.