– Вы что будете? – спросила она.

– Только не спагетти, – отрезал он.

– Ладно. – Дженни уже забыла, как бывает на свиданиях. Хотя наверняка вспомнить не удавалось, она полагала, что и замуж-то вышла только для того, чтобы больше никогда не переживать подобной неловкости. Это как ездить на аварийном тормозе. И Дженни решила отпустить тормоза.

– Я проголодалась. Передайте, пожалуйста, хлеб?

Трэвис улыбнулся:

– Конечно. – Он протянул ей корзинку и взял кусочек сам. Откусив, оба замерли и уставились друг на друга через стол, будто блефующие игроки в покер. Дженни рассмеялась, крошки разлетелись по всей скатерти. Вечер начался.

– Трэвис, так чем же вы занимаетесь?

– Очевидно, хожу на свидания с чужими женами.

– Откуда вы знаете?

– Официантка сказала.

– Мы расходимся.

– Хорошо, – ответил он, и оба снова рассмеялись.

Они заказали еду, и за ужином, в неловкости потихоньку нащупали какие-то точки соприкосновения. Дженни рассказала Трэвису о своем браке и о работе. Трэвис сочинил целую историческую хронику о работе разъездного страхового агента без настоящего дома и семьи.

И в этом искреннем обмене правды на ложь они поняли, что нравятся друг другу – да что там, не на шутку увлечены друг другом.

Из ресторана они выходили под руку, хохоча во все горло.

Рэчел Хендерсон жила одна в маленькой хижине, стоявшей в эвкалиптовой роще на самом краю ранчо “Пивбар”. Домик принадлежал Джиму Пиву – долговязому ковбою сорока пяти лет, который с женой и двумя детьми обитал в четырнадцатикомнатном доме, построенном его дедушкой на другом краю поместья. Рэчел жила на ферме уже пять лет. И за жилье никогда ничего не платила.

Они с Джимом Пивом познакомились в “Пене дна”, когда она только-только приехала в Хвойную Бухту. До этого Джим пил весь день и к тому моменту, когда Рэчел села на соседний табурет и положила на стойку газету, он уже чувствовал на себе всю тяжесть своего грубого ковбойского обаяния.

– Н-ну, дорогуша, будь я проклят, если на нашем затхлом пастбище не подуло свежим ветерком. Выпить хочешь?

Джим говорил с чистым оклахомским акцентом – будто гнусаво тренькало банджо. Он подхватил говор еще мальчишкой – у батраков, работавших на ранчо “Пивбар”. Сам Джим принадлежал к третьему поколению трудяг Пивов и, судя по всему, был последним трудягой в роду. Его сынок-подросток Зэйн Грей Пив еще в детстве решил, что лучше седлать доску для сёрфинга, чем лошадь. Именно поэтому Джим и сидел весь день за стойкой “Пены дна”. И еще – потому что жена его только что купила дизельный фургон “мерседес”, стоивший столько же, сколько составляла чистая годовая прибыль ранчо “Пивбар”.

Рэчел развернула страницу объявлений “Газеты Хвойной Бухты”:

– Апельсиновый сок, спасибо. Ищу себе жилье. – Она закинула ногу на ногу. – Не знаете случайно – здесь дом никто не сдает?

В последующие годы Джим Пив много раз вспоминал этот день, но припомнить, что именно произошло дальше, так и не смог. Помнил он только, как трясся на своем пикапе по разбитой грунтовке к задним воротам ранчо, а Рэчел бултыхалась следом в стареньком “фольксвагене”. После этого воспоминания превращались в коллаж: нагая Рэчел на узкой койке, пряжка его ремня с бирюзой грохается о деревянный пол, его руки связаны шелковыми шарфами, Рэчел подпрыгивает на нем – скачет, точно на жеребце, – он садится в пикап уже после заката, весь разбитый и потный, упирается лбом в руль и думает о своей жене и детишках.

Пять лет после этого Джим Пив и близко не подходил к маленькой хижине в дальнем углу ранчо. Каждый месяц он аккуратно вносил плату за жилье в свой гроссбух, а сумму покрывал покерными выигрышами.

Несколько его приятелей в тот день видели, как он выходит из “Пены дна” с Рэчел. Встречаясь, они тыкали его в ребра, отпускали грубые шуточки и задавали каверзные вопросы. Насмешникам Джим отвечал, сдвигая на затылок летний “стетсон”:

– Парни, я только одно могу сказать: мужская менопауза – дело не из легких.

Даже Хэнк Уильямс не смог бы спеть это печальнее.

Когда Джим ушел от нее в тот вечер, Рэчел собрала с подушки несколько седых волосков, обвязала их красной ниткой и завязала двойным узлом. Двух узелков вполне хватало для той власти над Джимом Пивом, которая была ей необходима. Пучок этот она положила в банку из-под детского питания, подписала фломастером и поставила в шкафчик над кухонной раковиной.

Теперь в шкафчике стояла целая батарея банок с такими же пучками волос, и каждый обвязан красной ниткой. Правда, количество узелков было разным – на трех пучках узелков было четыре. То были волосы мужчин, которых Рэчел любила. Мужчин этих давно уже не было с ней.

Остальной дом украшали разные предметы власти: орлиные перья, кристаллы, пентаграммы и гобелены, расшитые магическими символами. Никаких свидетельств прошлого Рэчел не держала: все ее фотографии были сделаны уже после того, как она приехала в Хвойную Бухту.

Люди, знавшие ее, понятия не имели, где она жила и кем была прежде. Они знали только красивую загадочную женщину, зарабатывавшую на жизнь уроками аэробики. Или же – ведьму. Прошлое ее оставалось тайной. Так ей больше нравилось.

Никто не знал, что выросла Рэчел в Бейкерсфильде, в семье неграмотного буровика. Никто не знал, что раньше она была толстой некрасивой девочкой, которая проделывала разные унизительные штуки с разными омерзительными мужчинами – только ради того, чтобы ее хоть как-то принимали в расчет. Бабочки не тоскуют по тем временам, когда они были гусеницами.

Рэчел вышла замуж за летчика сельскохозяйственной авиации, на двадцать лет старше ее. Ей тогда было восемнадцать.

Произошло это на переднем сиденье пикапа у придорожной забегаловки в пригороде Визалии, штат Калифорния. Летчик, которого звали Мерл Хендерсон, оказался неутомим, и Рэчел все споласкивала рот “бадвайзером”, пытаясь перебить гнусный вкус.

– Если повторишь еще разок, я на тебе женюсь, – пропыхтел Мерл.

Через час они уже летели над пустыней Мохейв в сторону Лас-Вегаса на “чессне-152”. Мерл забрался аж на десять тысяч футов. Поженились они под неоновыми дугами ветшающей железобетонной часовни чуть в стороне от главного променада. Знакомы были ровно шесть часов.

Следующие восемь лет своей жизни Рэчел считала оборотами пыточного колеса. Мерл перевез ее в свой трейлер рядом со взлетной полосой и никуда из дома не выпускал. Раз в неделю ей разрешалось съездить в город – в прачечную-автомат и за покупками. Остальное время она либо ждала Мерла, либо обслуживала его, либо помогала ему обслуживать самолеты.

Каждое утро он улетал на своей этажерке, прихватив ключи от пикапа. Рэчел целыми днями убиралась в трейлере, ела и смотрела телевизор. Она еще больше растолстела, и муж дразнил ее своей жирной мамочкой. Мужское эго Мерла подчистую смело жалкие остатки самоуважения Рэчел. Во Вьетнаме Мерл летал на военном вертолете и до сих пор вспоминал о том времени как о самом большом счастье в жизни. До сих пор, открывая канистры инсектицида над полем салата-латука, он воображал, что выпускает реактивные снаряды по вьетнамским деревням. Армия нащупала в Мерле страсть к разрушениям, а Вьетнам заточил ее до остроты бритвы, и с возвращением домой бритва эта не притупилась. До женитьбы на Рэчел копившееся внутри насилие он выплескивал в барах, где постоянно ввязывался в драки. Или же выделывал в воздухе опасные финты. Теперь, когда дома его ждала Рэчел, по барам он шлялся реже, зато агрессию вымещал на жене – постоянно придирался, оскорблял, а зачастую и поколачивал.