— «Рассеял сибирскую язву» — два, пять, девять, один, — однообразно бежала его речь. Проверяя себя по астрономическому хронометру, вмонтированному в корпус обыкновенного «Зенита», Волков каждую минуту повторял по 10 кадров шифра.

— «Убиваю офицера-контрразведчика» — девять, три, пять, семь.

— «Взрываю электростанцию» — два, пять, девять, три.

Сквозь облака показалось остывшее лилово-жёлтое солнце. Его ослабевшие лучи скользнули по напряжённо­му, одеревянелому лицу Лайта.

Полковник Лайт тренировал память дважды в день, независимо от обстановки: слушал ли он пение жгучеволосой гейши, пил коктейль в зеркальном холле феше­небельного ресторана или летел на реактивном истре­бителе.

Ещё лилось мягкое сияние догорающего дня, ещё кри­чали вороны, когда Волков подошёл к своей бревенчатой избе на три окна. Но прежде чем войти, Лайт, верный инстинкту самосохранения, осмотрелся кругом. Потом он принёс бинокль из избы и ещё раз проверил скалы на берегу Алмана, деревья вдали, камни вокруг, особенно долго вглядываясь в безмолвное поле.

Вернувшись в дом, он принялся за последнюю часть своей ежедневной тренировки. В быстром и чётком темпе Волков ударял воображаемого противника коленом, но­гой, нокаутировал его левой, правой рукой, ударял голо­вой в зубы, в сонное сплетение, бежал и прыгал на месте, полз по полу. Чёрная рубаха полковника стала тяжёлой от пота. Волков-Лайт был красен, как земляничное мы­ло, но дыхание его шло ровно, хотя и стремительно. Три десятка лет упражнений приучили его организм к повы­шенной физической нагрузке, и каждый, кто знал без­обидного старика Волкова, любящего посетовать на ста­рость, на смерть старухи и гибель детей, был бы неска­занно поражён, если бы увидел его сейчас.

Два с лишним десятка лет Лайт с неизменным успехом служил в 12 странах и больше всего в Англии, Китае, Японии, а теперь — в СССР. За этот год Лайт убедился, что у русских большое и сложное сердце.

Лайт происходил из старинной аристократической семьи пуритан, бежавших из Англии ещё в 17 веке. Из кол­леджа Святого Мартина он вынес хорошие манеры, уважение к дружбе, умение держать язык за зубами, играть в рэгби, плавать, драться на рапирах, разбираться в со­рока породах собак, стрелять из охотничьих ружей всех калибров. Восемнадцатилетний Дэррик Лайт по решению отца, бригадного генерала, и по собственному влечению поступил в разведку. «Разведка — привилегия аристокра­тов», — любил говорить его отец.

Службу Лайт начал в буцах солдата, испытав всю тягость армейской лямки. Первое задание отца-генерала было несложно, как верёвочная петля: «Узнай психологию простого человека. Научись входить в его доверие».

И молодой Лайт хвалил грубые сорта вина и табака, сиплым голосом пел «Янки Дудл», лихо топал ногами, говорил сальности о толстых женщинах. Двенадцать месяцев задания № 1 сняли с его тела десять фунтов веса, вернув затем все девятнадцать и обогатив его драгоценным уменьем обращаться с людьми, которые, быть может, всю жизнь не поднимутся выше капрала.

Далее Лайт наёмным рабочим убирал кукурузу, овёс, пшеницу. Это задание он также выполнил на предельное число баллов — «десять». Потом шли мастерские, шахта, домна, кочегарная трансокеанского лайнера, поездка по Южной Америке, Азии, Африке, Европе. За пять лет Лайт прошёл многие виды тяжёлой работы с неизменной отмет­кой — «десять», что дало ему первое офицерское звание и значок большого орла на фуражку. Но за всё время по­сле выхода из армии он ни разу не надел военной формы. С двадцати трёх лет Лайт в любых условиях и даже при недомогании, пользуясь особыми приёмами запоминания, повторял фамилии людей, цифры кодов, методы тайнопи­си, тренировался в стрельбе, боксе, применении ядов. Языки он начал учить с четырёх лет под наблюдением экспансивного француза, затем — краснощёкого немца, далее — американизированного японца Сасаки и, наконец, — жёлтого Чуна из китайских кварталов Сан Франциско.

Сейчас, окончив обычную серию своих упражнений, Лайт хотел уже двинуться к реке, чтобы зажечь ацетиленовые фонари бакенов, как вдруг тревожно остановился, резко повернув голову: его внимание привлёк громкий свист, донёсшийся откуда-то со стороны реки.

Несмотря на всю надёжность нервов, Волков был захвачен врасплох. Быстрым шагом он вернулся в комнату и сел за стол.

Свист был условным сигналом тревоги: он предупреж­дал о чрезвычайном ночном визите, который Волков раз­решал своим людям лишь в случае большой опасности.

Быстро перебрав в памяти всех своих подчиненных в Ясногорске, Лайт, наконец, догадался, кто мог быть его неожиданным гостем. Лишь после этого он направился к лодке и, борясь с сильным течением, стал грести от ба­кена к бакену.

Вернувшись, Волков, не спеша, зажёг керогаз, поставил на него щи и стал резать помидоры. Когда щи свари­лись, Волков подоил козу. Было совершенно темно, когда где-то у забора раздался сильный свист, напоминающий свист бурундука, но только более резкий и громкий. Боль­шая овчарка Руслан бешено залаяла, бросаясь на калит­ку. Держа фонарь, Волков, ссутулившись, подошёл к забору:

— Кого бог послал в такую темень? — условным па­ролем спросил он.

— Доброго человека, — паролем же ответил голос Будина.

И, придерживая Руслана за ошейник, Волков пропустил гостя в дом.

— Доброго житья, Иван Лукич! — начал Будин.

— Здоровьица вам, Николай Николаевич! — говорил Лайт, играя роль бакенщика и сверлящим взглядом окидывая высокого седоватого человека в костюме дачника- рыболова. Перед ним, несомненно, стоял Будин с его не­подражаемой манерой держаться.

— Садитесь, гостем будете, — продолжал Волков, сутулый, широкий старик. — Вот всё один, скучаю. Хорошо, что ко мне заехали, — и вдруг, не спуская неподвижных глаз с лица Будкна, резко спросил: — Зачем пришли?

И, выпрямив спину, расправив плечи, Лайт поднялся во весь рост, придав своей голове горделивую посадку. Теперь перед Будиным стоял невозмутимый, холодный полковник — человек сорока профессий, убийца многих десятков людей, кавалер Ордена Чёрной Волчицы, выс­шей награды разведчика в стране Лайта. Полковник чи­тал тревогу и неуверенность в глазах своего помощника, видел по всему облику Будина, что тот утратил своё обыч­ное бесстрашие.

— Иван Лукич, — начал Будин, — есть перебои...

— Садитесь, — пригласил шеф и подвинул табурет­ку. — Прошу повечерять со мной.

После ужина, за которым Будин выпил лишь козьего молока и съел чашку ягод с сахаром, разговор продол­жался.

— Видите, шеф, только крайний случай привёл меня к вам.

Это были слова, которые Будин тщательно обдумал.

— Как добрались сюда?

— Поездом до станции Граниты. Там переехал на лодке. «Рыбак я, — сказал ребятам. — На утренний клёв собрался».

— Хвостов не тянулось?