— Про что ты думаешь? — спросила Сюзанна, и по голосу он понял, что она улыбается.

— О птицах. Куда они пропадают. Откуда возвращаются.

— Тебе-то что задело? Уж они-то это знают, и ладно. — Она зашагала шире и обогнала его на несколько шагов. — Ох, Нат, шевелись поживее. Я с твоими разговорами с голоду помру.

Он ускорил шаг, чтобы удовольствовать ее, и вернулся к мыслям, что мучили его последнее время. Другие видели все, что было вокруг, совсем иначе, нежели он. Он восторгался этим иссохшим задумчивым ландшафтом, но это чувство не разделялось его… его… Кем? Хозяевами? Собратьями? Они видели лишь еду и кров там, где его взору представала красота творения божьего.

Он пришел в общину на холме Святого Георгия два месяца назад, всего за несколько дней до того, как мелкопоместное дворянство с помощью нанятой силы вытеснило диггеров на восток, в Кобхэм. Тогда хижины, неприхотливый скот и работающие с песней рубщики дрока в его глазах были ничтожными и незначащими по сравнению с окружавшей их природой. Для них пустошь была лишь зеленеющими кое-где пастбищами да лесистыми овечьими выгонами. Он же видел грубую, выжженную солнцем, заросшую колючками землю, первобытную в своей безжизненности. Здесь приземистые тени корчились под кустами сухощавого вереска, точно гибнущие от засухи жабы. Даже небо здесь было не знакомым благородным покровом, а угнетающим душу скоплением безводных облаков, и это небо словно насмехалось над людьми, отказывая им в своих дарах, но сокрушая невероятной безмерной мощью. Как можно было не наслаждаться этим краем? Он поставил себе задачу изображать его.

В тот день он едва не дрожал, спеша скорее добраться до этих простых людей. Он взбирался на склон, с трудом продираясь через орляк по пояс, и наконец выбрался на взъерошенный ветром травянистый дерн. При его приближении с вересковых кустов вспорхнули, щебеча, пичужки, что подглядывали за ним из ветвей. А потом со стороны дозорных постов донесся крик, и диггеры вышли ему навстречу.

Глядя в их лица, Натаниэль радовался про себя, что догадался сменить одежду. В таверне Уэйбриджа он отдал кому-то свой бархатный камзол, обменял шляпу на картуз поденщика и, к своему удовлетворению, обнаружил, что почти перестал отличаться одеждой от обычных людей. Рубщики дрока, побросав секачи, подошли приветствовать его; причем вместо подозрительной неприязни — что было обычным в изнуренной Англии — его встретили рукопожатиями, теплыми улыбками и обращением «брат». Его маскировка была не так уж совершенна, на нем все еще оставался галстук, а под жилетом была сорочка из беленого льна. Но в этой одежде он собирался работать, так что вскоре она должна была истрепаться и замараться. И тогда он уже ничем не будет выделяться среди других.

Однако его рисовальные принадлежности выглядели здесь неуместно, а он не сумел бы скрыть ни их, ни произношения джентльмена. Диггеры изумленно выслушали рассказ о его намерениях. Он будет рисовать? Рисовать что? Некоторые выглядели чуть ли не оскорбленными, когда он, чувствуя в голосе заискивающие нотки, объяснил, что предметом его картин станут они сами.

— Мы-то здесь не просто так, а чтоб жить, — резко произнес один из них, — а чтоб жить, надо работать.

Натаниэль поспешно принес обещание вносить свой вклад в общий труд, но, похоже, его словам не очень-то поверили. И вот тогда из толпы рубщиков к нему шагнул молодой человек с открытым и вдохновенным лицом. Так Натаниэль впервые увидел Томаса. Аптекарь улыбнулся, кладя руку ему на плечо, и произнес, обращаясь к остальным:

— Свет осиял нашу пустошь, и возможно, Провидение желает, чтобы мы навеки запомнили этот Свет. Нельзя полагаться на чувства человеческие, когда речь идет о делах Господних. Дадим нашему гостю доказать свои способности, а тогда уж решим.

Натаниэль уселся на пожухлую траву и слегка подрагивающей рукой наскоро набросал портрет сосущего палец малыша, что глядел на него из толпы. Окончив, он передал рисунок рубщикам, и лист бумаги запорхал из рук в руки, точно птица, пытающаяся ускользнуть от птицеловов. Большинством голосов было решено, что Натаниэль может остаться.

Молодой человек, что заговорил с ним, стал его вожатым и проводником в новом для него мире. Откуда приехали все эти смелые, непокорные люди? Одни — из Кента, Суссекса, Суррея, бежали от алчных землевладельцев и безжалостных заимодавцев. Другие — из Лондона и других городов, эти пришли в поисках жизни если не более простой, то по крайней мере более близкой к Богу и справедливости. Натаниэль восхищался их речью, хотя мало кто из них умел читать. Они добывали воду с затхлым растительным привкусом там, где, на его взгляд, ее и быть не могло; они умело строили жилища из здешних непрочных материалов. Они познали эту пустошь на собственном опыте. Да, их дети бегали босиком и всегда хотели есть; да, их женщины уже к тридцати были некрасивыми и изнуренными — но в глазах диггеров сияла, подобно знатности, убежденность в том, что Господь одобряет их дело. Среди них не было вождей или старших. Каждый мужчина и каждая женщина говорили свободно, и каждого выслушивали. Они вместе работали и в полном согласии молились, ожидая спасения в этом суровом древнем саду — павшем Эдеме, плоды которого стали горькими и терпкими.

Они спустились в небольшую песчаную низину, склоны которой крепили корни больших вересковых кустов. Ужин уже окончился. Диггеры сидели и лежали возле остывающих углей костра, на котором готовили еду. Едва завидев их, Сюзанна закричала:

— Эй, братья! Эгей!

Натаниэль замахал им в ответ. Его до сих пор изумляло, что ему позволялось уходить ночью вдвоем с девственницей, что была моложе его раза в два.

Сюзанна подпрыгнула на месте, взметая песок и показывая толстые лодыжки, после чего кинулась к оставленным для них солодовым лепешкам.

— А Тоби меду нашел, — сообщила она Натаниэлю, который озирался с неуверенной улыбкой, ища, куда бы сесть. Наконец место нашлось.

От растущей луны и от еще не погасших в лагере костров было достаточно светло, чтобы он мог разглядеть, кто оказался у него в соседях. Тоби Корбет, который ему не доверял; друг Натаниэля Томас; Джон и Маргарет со своей малюткой, закутанной в мешковину. Лицо девочки распухло и перекосилось — у нее как раз резались зубки.

— Тоби пчелиное гнездо разорил.

— Улей, — поправил Томас, подрезая ногти.

— А пчелы тебя не покусали?

Тоби Корбет покачал головой и, набрав полный рот дыма из трубки, медленно выпустил его вверх, демонстрируя тем самым свою методу.

— Дымовухой их обдал. От дыма они дуреют. Дальше просто. Штука только в том, чтоб не больно жадничать. — Его глаза сверкнули на Натаниэля из-под тяжелых век, но он тут же снова обернулся к Сюзанне: — Давай я тебе на лепешку чуток капну.

Она тут же опустилась на колени возле Тоби, подставляя лепешку. Словно спаниель у ног хозяина. Натаниэль отвел глаза.

— Где вы были? — спросил Томас.

— На холме, смотрели на закат. В такое время можно увидеть, как дрок будто огнем охватывает… если поймать нужный миг.