Артур протянул пластиковые карточки техпаспорта и прав.

– Может, еще страховку показать?

– Не надо. А вот капот, пожалуйста, поднимите.

– Только в присутствии двух понятых, – заупрямился Артур.

– Что вы за человек такой, – вздохнул вежливый инспектор. – Вам же объясняют, угнан похожий на ваш автомобиль, введен план «Перехват». Если угодно, можете позвонить по телефону доверия ГАИ. Вам там подтвердят. Понятых вам подавай. Я же не обыск у вас произвожу.

– Ладно, смотрите, – согласился Артур, залезая в салон, чтобы открыть крышку капота.

Проверка не заняла много времени.

– Все в порядке, – сказал инспектор своему коллеге, стоящему позади автомобиля. – А что у тебя?

– Указанных в ориентировке вмятин на кузове нет, – отозвался тот.

Коренастый сунул Артуру его документы.

– Можете ехать. Спасибо за сотрудничество.

– Пожалуйста, – проворчал он.

Несмотря на вежливое обхождение, часто совершенно несвойственное представителям госавтоинспекции, Артур чувствовал тревогу. Что-то было не так. Но что именно, он сообразил, только проехав километра три-четыре. Вспомнил жестокий, холодный взгляд второго гаишника, который Артур поймал на себе, когда садился в машину. Такой взгляд часто был у Александра Александровича, когда он сообщал Артуру информацию об очередной мишени. А ведь пока Артур разговаривал с коренастым и открывал капот, второй был совершенно упущен им из виду. Минуты на две, не меньше. Что он делал в это время? Что, если…

Артур резко нажал на тормоз…

Взрыв был такой силы, что от «Шевроле-Авео» практически ничего не осталось. Разве что охваченный пламенем двигатель, вырванный из капота и вылетевший вперед на несколько десятков метров, застыл на шоссе немым предупреждением.

Он вернулся в реальность от того, что его сильно трясли за плечо, и не сразу сообразил, на каком свете находится. Голос, доносящийся из мутной, застилающей глаза пелены, повторял без остановки: «Юлий Сергеевич! Юлий Сергеевич!»

Юлий открыл глаза и сразу почувствовал, как бешено колотится сердце, как струйками сходит с лица холодный пот.

– Юлий Сергеевич! Юлий Сергеевич, – опять повторило склоненное прямо над ним полное испуганное лицо. – Юлий Сергеевич, проснитесь!

Резким движением, словно застигнутый врасплох спящий хищник, Юлий сбросил с плеч чужие руки и вскочил. Он вспомнил, где именно находится, причем еще до того, как абстрактное полное испуганное лицо трансформировалось в полное испуганное лицо Олега Адольфовича Постникова – погоревшего на взятке чиновника, его соседа по камере.

– Что это было? – спросил Юлий.

– Что было? – взвился в своем углу Витек. – Это я у тебя спросить хочу, что это было? Ты чего вообще творишь? Всю хату на измену высадить хочешь?

– Рот закрой! – велел Юлий. – Что это было, а, Адольфович?

– Не знаю. Вы за столом сидели, кроссворд разгадывали. Потом задумались, голову на газету положили и закемарили, я так думаю. Я не стал вас тревожить. Пусть, думаю, отдохнет человек. Спать – это хорошо. Вот у меня уже третьи сутки бессонница. А потом вдруг как заорете благим матом. У меня даже уши заложило, так вы громко крикнули. Наверное, приснилось что?

– Ага, приснилось, – снова подал голос Витек. – Как еще какой-нибудь шишке кишки выпустил. Кому, признайся? Наверно, теперь самому главному легавому в городе? Или прокурору?

– Не знаю, – виновато улыбнулся Юлий. – Не помню.

Он правда ничего не помнил. Хотя нет. Кое-что все-таки удалось удержать в памяти – огромное красно-желтое пятно, вернее вспышку – ослепительную, безжалостную ко всему живому, что рискнет оказаться в пределах ее действия.

В замочной скважине заскрежетал ключ. Заскрипели запоры. Не дожидаясь, пока двери откроются, все четверо, включая постоянно молчащего инженера, встали и повернулись лицом к стенам, заложив руки за спину.

– Ну вот, сейчас начнется. Цыганочка с выходом. Все из-за тебя, собака серая, – проворчал Витек.

В камеру вошли двое с дубинками. Один вертухай задержался у дверей, в то время как его коллега прошел на середину. Еще двое наблюдали из коридора.

– Что здесь за блядство творится? Кто кричал?

Надзиратель так стукнул дубинкой по столу, что стоявшие на нем крýжки подпрыгнули вверх сантиметров на десять.

– Кто кричал, спрашиваю?

– Я, – признался Юлий. – Задремал. Кошмар приснился.

Дубинка сильно шмякнула по его отощавшим за последнее время ягодицам. Юлий заскрипел зубами.

– Кто «я»? Кто задремал?

– Арестованный Тараскин…

– А для тебя, арестованный Тараскин, что, режим не писан? Спят у нас с десяти вечера до шести утра. В карцер захотел? Устрою.

Надзиратель занес было дубинку для очередного удара, но стоявший у дверей старший прапорщик Метелкин крикнул:

– Прекрати! Все нормально.

– Что прекрати? Какой нах нормально? Ты чего, Метла?

– Кончай быковать, сказал, – повысил голос старший прапорщик. – Давай на выход.

Опустив дубинку, обиженный вертухай пошел к дверям камеры. Метелкин, напротив, приблизившись к стоящему спиной Юлию, легонько ткнул его кулаком в плечо:

– Ты это… Не делай так больше. Понял?

– Виноват. Я все понял.

Только когда двери снова закрылись, арестанты смогли вернуться на прежние места. Витек с любопытством посмотрел на Юлия:

– А ты че, это, у Метлы в любимчиках теперь ходишь? Это ж за какие такие заслуги?

– Это ты у него спроси. А я не знаю. Настроение у него, видать, хорошее.

Юлий сел боком на табурет (все-таки сильно ударил дубинкой, гад) и подтянул к себе газету с кроссвордом. Его почти стазу опять стало клонить в сон. Встряхнув головой, он стал читать вслух:

– Горный лен. Шесть букв, третья «б».

Олег Адольфович отрицательно помотал головой:

– Я из горных растений только эдельвейс знаю. Но в нем букв больше.

– Вот и я не знаю, – весело подхватил Витек. – Но чувствую, что скоро наденут на всех нас тюремные робы из стекловолокна. И будет тогда нам всем горный лен.

Инженер Коваленко не сказал ничего. Как обычно.

Юлий опять клюнул носом. Несколько дней спокойного бездействия со стороны ведущих следствие сменились теперь для Юлия каждодневными изнуряющими допросами, самые короткие из которых никогда не длились меньше двух с половиной часов. Допрашивали его сразу несколько человек, мастера своего дела. До прямого рукоприкладства не доходило, но психологическое давление с целью сломать Юлия было неимоверным. Пугали избиением, угрожали бросить в карцер, в камеру с насильниками. Пытались разжечь чувство зависти и обиды, высказывая предположение, как его остающийся на воле подельник гуляет на деньги Пасечника и в ус не дует. Юлий молчал. Даже не оправдывался. Молчал.