Впоследствии рядом с народом кыпчак часто упоминается народ канглы; у Махмуда Кашгарского слово канглы как народное название не встречается, говорится только, что Канглы — имя великого мужа из кипчаков; кроме того, слово канглы известно автору в значении «телега». Из сочинения персидского историка Бейхаки[90] мы знаем, что кипчаки задолго до сочинения Махмуда Кашгарского доходили на юг до границ областей ислама и были соседями Хорезма. К движению кипчаков на юг относятся, по-видимому, слова Махмуда о какой-то тюркской народности булак или эльке-булак, уведенной в плен кипчаками, но потом, с божьей помощью, освободившейся из этого плена; здесь мы опять, как во многих местах сочинения Махмуда, имеем темный намек на историческое событие, о котором нам было бы желательно иметь более подробные сведения, с указанием даты.

Возможно, что происходившее в XI веке движение огузов на запад и на юг отчасти было вызвано давлением кипчаков с севера; этим же, может быть, следует объяснить упоминаемое арабскими географами занятие огузами в X веке Мангышлакского полуострова, до тех пор безлюдного. Ман-гышлакский полуостров с тех пор оставался туркменским до последних веков, когда туркмены здесь вынуждены были уступить новому давлению с севера, давлению казаков (казахов); после революции Мангышлак был включен в состав Казахстана.

Происшедшая в XI веке этнографическая перемена выразилась в том, что обширная степь, которую географы X века называют «гузской», по имени огузов, теперь стала называться кипчакской (Дешт-и Кипчак); название удержалось и тогда, когда кипчаков как народа больше не было, и сохраняется в мусульманской научной литературе до сих пор, как название Хазарское море — для Каспийского моря. К кипчакам вместе с тесно связанным с ними народом канглы перешло наследие огузов на Сырдарье и наследие печенегов, вытесненных огузами, в Южной России, так что их владения заняли огромную территорию с востока на запад; по-видимому, и на севере в их владении, как теперь во владении казаков (казахов), оставалась вся степная полоса, и новых народных движений с севера уже не было. На западе кипчаки вошли в соприкосновение с русскими и с западными европейцами, хотя ни те, ни другие не знали слова «кипчак»; русские назвали кипчаков половцами, западные европейцы — команами. Насколько мне известно, слово «команы» не встречается в мусульманской литературе, кроме писавшего в XII веке в Европе Идриси[91] и тех авторов, которые пользовались его сочинением.

О происхождении половцев в Новейшее время появился талантливый труд Марквардта, старающегося доказать, что в состав кипчаков вошел упоминаемый некоторыми мусульманскими авторами народ кун на отдаленном востоке и что это же название, Cuni, получило известность в Западной Европе. Вопреки всем доводам Марквардта мне не представляется доказанным ни то движение с востока на запад, которое им предполагается, ни даже самое существование народа кун. В той же местности, к востоку от киргизов, у Гардизи помещается народ фури, находившийся на более низком уровне культуры, чем киргизы. Столь же малоубедительны попытки Марквардта доказать, на основании некоторых китайских известий, что у кипчаков была династия, пришедшая в более позднее время, в XII веке, с Дальнего Востока.

Движение кипчаков представляет редкий пример занятия народом огромной территории без политического объединения и без создания своей государственности. Были отдельные кипчакские ханы, но никогда не было хана всех кипчаков. Огромный район, населенный кипчаками, оставался в то время вне мусульманского мира, и на Кавказе кипчаки в XII веке принимали участие в нашествиях на мусульманские земли, иногда в союзе с грузинами, иногда, наоборот, грузины и мусульмане соединялись для отражения нашествий с севера. Эти нашествия были не только грабительскими набегами; мусульмане лишились на некоторое время Дербента с городом Шабераном; возвратить себе эти земли им удалось с помощью грузин. Среди врагов, нападавших здесь на мусульманские области около 1175 года, упоминаются и русские. В русских летописях об этом нет известий; по-видимому, это были только вольные отряды, без участия какого-либо из тех княжеств, на которые тогда разделялась Россия.

Кипчакские ханы имели у себя на службе представителей мусульманской культуры, особенно специалистов военного дела; но даже в непосредственном соседстве с мусульманскими областями были немусульманские кипчакские ханства, в состав которых входили и города. Столицей одного из таких ханств, с которым имели дело хорезмийцы во второй половине XII века, был город Сугнак (ныне развалины Сунак-курган), упоминаемый у Махмуда Кашгарского уже как город в области огузов. Мусульманские источники вполне определенно говорят, что жившие здесь кипчаки и канглы (эти народы так часто упоминаются вместе, что трудно отличить один от другого) только во второй половине XII века, под влиянием сближения с Хорезмом, приняли ислам.

Из труда Махмуда Кашгарского не видно, как далеко простиралось влияние ислама на северо-запад; также не всегда ясно, к каким местностям и к каким тюркским народностям относятся приводимые им образцы тюркской поэзии, народной и искусственной, сведения о тюркских верованиях, обычаях, подробностях государственного управления и т. п. Приведенные автором стихи касаются самых различных местностей. Называется по имени только один поэт, Джуджу (или Чучу), причем говорится только, что это — имя тюркского поэта; не сказано, из какого тюркского народа происходил этот поэт, где и когда он жил.

Как влияние персидской культуры не могло сразу вытеснить прежнюю поэзию, так и принятие ислама не могло сразу уничтожить прежние верования. Сохранялся даже культ упоминаемого в орхонских надписях божества Умай; по словам Махмуда Кашгарского, так назывался дух — покровитель младенцев в чреве матери; существовала поговорка: «Кто будет служить Умай, тот получит сына». Упоминается и старый термин йог — в смысле «поминки по умершем»; в то время так называлось угощение, предлагавшееся людям после возвращения с похорон и продолжавшееся три или семь дней. Существовало поверие, что накануне битвы между двумя войсками сражаются между собой духи соответствующих местностей; воины в ночь накануне битвы боялись выходить из палаток, чтобы не попасть под стрелы духов. Эти стрелы духов назывались джави; победа того или другого отряда решала участь сражения между людьми. Когда осведомлялись о новорожденном, то вместо того, чтобы спросить, родился ли мальчик или девочка, спрашивали: «Родился волчонок или лисичка?»

Из подробностей государственного управления говорится, например, о внешних знаках ханской власти. Одним из таких знаков было знамя (туг); высшее число знамен, которое могло быть у одного хана, было девять; когда говорили о «хане с девятью знаменами» (токуз туглук хан), то это вызывало представление о самых могущественных ханах. Приводятся и некоторые подробности, относящиеся к ханам немусульманских тюрок, именно к уйгурскому хану. При слове камду сказано, что так назывались куски хлопчатобумажной ткани длиною в четыре локтя (около 2 метров) и шириной в один палец (шибр), на которые накладывалась печать уйгурского хана и которые служили мерилом ценности при торговых сделках; через каждые семь лет эти куски ткани зашивались, мылись и печать накладывалась вновь. Употребление кусков хлопчатобумажной ткани вместо денег часто встречалось в Китайском Туркестане и после, до новейших времен. Иногда отмечается разница в государственной терминологии между государством Караханидов и государством огузов, то есть потомков Сельджука. Так, у чигилей, то есть восточных тюрок, уже тогда, как впоследствии в Монгольской империи, был термин ярлык, которого огузы не знали; с другой стороны, у огузов было слово туграг (тугра) в смысле «печать и накладывающий печать сановник», причем автор говорит об этом слове: «Тюрки его не знают, и я не знаю его происхождения».