— Ох, не будь смешным! Я не собираюсь отчитываться перед тобой за свое поведение. Не забывай, что я вдова, а не девица на выданье. И могу беседовать с кем хочу и где хочу!

— Но ты ничего не знаешь об этом человеке и не должна доверять ему!

— Доверять что?

Его настойчивость не в первый раз столкнулась с ее упрямством.

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду!

Она не хотела злить его, потому что любила и знала, как он к ней относится. Ох, если б только она имела возможность рассказать ему всю правду о дьявольском союзе, который заключила несколько минут назад! Впервые за все годы их знакомства и дружбы она была вынуждена что‑то скрывать от него.

С наигранным любопытством она спросила:

— Почему ты так его невзлюбил?

Она понимала, он не ответит ей, но не спросить не могла.

Роберт не выдержал ее прямого взгляда, отвернулся, наклонился к огню, начал ворошить поленья. Это кончилось тем, что столб дыма вырвался из камина в комнату.

Пен закашлялась, замахала руками.

— Оставь, Робин. Все было хорошо.

— Ничего подобного. У тебя в комнате холодно.

Она молча подошла к столу, налила в кубок вина из графина, протянула Робину.

— Выпей и согрейся. И успокойся. И расскажи мне наконец, чем тебе так не нравится шевалье д'Арси. Ты ведь говорил вчера вечером, что никогда раньше не встречал его.

Он не отказался от вина. Даже выпил два кубка. Но ожидаемого результата не последовало: язык у него не развязался, и Пен так ничего и не узнала от него об Оуэне. Робин не нарушил обещания, которое дал своему патрону, — держать язык за зубами. Несмотря на то что с некоторых пор начал в глубине души не соглашаться со многим, что тот делал и о чем говорил. Слишком явным становилось стремление Нортумберленда и Суффолка еще больше раскачать трон под юным королем, и без того нетвердо державшийся. Как неглупый и достаточно осторожный человек, Робин не мог себе позволить какого‑либо действенного поступка раньше, чем окончательно поймет расклад сил и убедится в злокозненности действий герцогов.

Чтоб разрядить напряженность, вызванную тем, что он, по сути, ворвался к сестре и вынудил ее гостя уйти, Робин все‑таки попытался ответить на ее вопрос.

— В этом человеке, — пробормотал он, — есть нечто такое… как бы это сказать… В общем, я тревожусь за тебя, Пен.

— Знаю, — совершенно искренне согласилась она, кладя руку ему на плечо и целуя в щеку. — И отвечаю тем же, беспокоясь за тебя. Но, будь уверен, я в состоянии за себя постоять.

— Тебе только так кажется. — Он ответил ей на поцелуй. — А что можешь о нем сказать ты?

— Совсем немного. Но мне приятно находиться в его компании.

Он чуть не с ужасом воззрился на нее.

— Уж не влюбилась ли ты в него?

— Нет. — Она уверенно рассмеялась. Немного раньше она не смогла бы ответить так определенно, теперь… после того как он открылся… — Но имею я право немножко развлечься? Или это позволено только лишь Пиппе?

— Пиппа другая. Никого не удивляет ее несколько легкомысленное поведение. Но о тебе у людей иное мнение. Тебя считают серьезной.

Она снова засмеялась, хотя ей было не до смеха, и снова поцеловала его.

— Возможно, они правы, — сказала она и отвернулась к пламени в камине, ненавидя себя, ненавидя этого Оуэна д'Арси, ненавидя мать Филиппа, свою свекровь, еще больше, чем раньше. Ей казалось, ее сердце превращается в камень от всего этого.

— Я тебя очень люблю, — вновь заговорила она, поворачиваясь к Робину, — но ты не вправе распоряжаться моей жизнью. Мне очень жаль, что тебе не нравится Оуэн, однако мне он по душе, и, пока ты не объяснишь, по каким причинам я не должна доверять ему, я буду следовать своим собственным предрасположениям и склонностям.

Робин ничего не ответил. Он был готов отдать жизнь за Пен, но знал также, что, если она что‑то решила, ее не собьешь. У нее хватит сил отстаивать свое мнение и решение. Он восхищался этим свойством, но в то же время хотел, чтобы ее мнения и решения больше совпадали с его собственными. Зато она может служить примером, с гордостью говорил он себе, если не подлинным эталоном стойкости в этом шатком мире, где столько людей подвержены любому дуновению ветра.

Но как… как ему защитить ее, если она не хочет ему довериться? Ответа на этот мучительный вопрос он не знал.

В комнате смешались запахи дыма от сальных свечей, камина с неисправной трубой, дешевых духов. Окна были плотно затянуты шторами, но все равно по комнате гулял ветер, прорывающийся сквозь щелястые ставни.

Майлз Брайанстон попытался вытереть ноги о подстилку из тростника и скривился от неприятного запаха, ударившего ему в нос. Почему, черт побери, они не могут хотя бы сменить подстилку? Он ступил на дощатый пол, подошва ботинка погрузилась во что‑то мягкое, которое он, бормоча очередные проклятия, попытался отереть о подстилку.

Внутренняя дверь комнаты отворилась, на пороге возникла женская фигура.

— Добро пожаловать, милорд. Не ожидала увидеть вас раньше чем недельки через две. Не совсем в обычное время вы пожаловали.

В голосе была смесь подобострастия и наглости, по помещению распространился острый винный дух.

— Изменились обстоятельства, мистрис Боулдер.

Испытывая стеснение под настороженным взглядом острых глаз, он пытался говорить повелительным тоном с владелицей дешевого борделя. С трудом представляя, кого из мужчин мог привлечь вид этого дома на южном берегу Темзы, не говоря о виде его содержательницы. Сам он пришел совсем по другому делу. Было бы куда лучше, если бы этим занялась его мать, но она «послала его, и он не посмел отказаться.

— И что же мы имеем, милорд? — спросила хозяйка. — Какие у нас делишки?

Она сузила глаза, вытянула губы, рот ее стал похож на цыплячью гузку.

— Мы… моя мать… — Он собрался с духом и выпалил:

— Мы решили несколько изменить условия, мистрис Боулдер! Вам, конечно, будут платить до конца этого месяца.

— Еще бы. Но у меня контракт, милорд. На полгода. Вы не забыли, часом? — Она наклонилась над столом и наполнила из кожаной фляги две кружки. Запахло еще сильнее спиртным. — Вот. Это прибавляет силы, разве не так, дорогой сэр?

Он понимал: она хитрит, делая вид, что не понимает, о чем речь. От выпивки он отказался и, чтобы приободриться, положил руку на рукоять шпаги. Этот жест, как видно, не возымел нужного действия на бесстрашную мистрис Боулдер. Во всяком случае, не помешал ей опорожнить одним глотком свою кружку, а следом и налитую для него. После чего она вытерла рот тыльной стороной ладони и продолжила в еще более непререкаемом тоне: