характера каждого человека варьирует и определяет качество непродуктивной ориентации. В приведенном выше обсуждении непродуктивных ориентаций мы исходили из предположения, что они доминируют в структуре характера. Теперь нужно дополнить это описание рассмотрением качеств непродуктивных ориентаций в структуре характера, в которых доминирующей оказывается продуктивная ориентация. Здесь непродуктивные ориентации не имеют того негативного значения, которым обладают, будучи доминирующими, а приобретают иное, конструктивное качество. Фактически непродуктивные ориентации в том виде, как они были описаны выше, могут рассматриваться как искажения ориентаций, которые сами по себе нормальны и составляют необходимую часть жизни. Каждое человеческое существо, чтобы выжить, должно быть в силах получать что-то от других, захватывать предметы, копить и обмениваться. Человек также должен быть способен подчиняться власти, вести за собой других, оставаться в одиночестве и утверждать себя. Только в том случае, если его способ приобретения вещей и отношений с другими людьми по сути непродуктивен, способность принимать, брать, копить или обмениваться превращается в жажду получать, эксплуатировать, сберегать или торговать, в доминирующие способы приобретения. Непродуктивные формы социальных отношений у преимущественно продуктивного человека – лояльность, авторитетность, справедливость, напористость – превращаются в подчинение, властность, отстраненность и деструктивность у по преимуществу непродуктивного человека. Любая непродуктивная ориентация, таким образом, имеет и положительные, и отрицательные стороны в зависимости от степени продуктивности в целостной структуре характера. Иллюстрацией этого принципа может служить приводимый ниже перечень позитивных и негативных аспектов различных ориентаций.

Рецептивная (принимающая) ориентация

Эксплуататорская (берущая) ориентация

Приобретательская (сберегающая) ориентация

Рыночная (обменивающаяся) ориентация

Положительные и отрицательные аспекты не являются двумя отдельными классами синдромов. Каждая из этих черт может быть представлена как точка континуума, определяющегося степенью превалирования продуктивной ориентации, например, как рациональная систематическая аккуратность при высокой продуктивности, в то время как при снижении продуктивности эта черта все более вырождается в иррациональную, педантичную, навязчивую «аккуратность», в действительности противоречащую собственной цели. То же верно для перехода моложавости в ребячливость или гордости в самодовольство. Рассматривая только базовые ориентации, мы обнаруживаем поразительную переменчивость каждого человека, вызванную тем фактом, что:

1) непродуктивные ориентации различными способами смешиваются пропорционально относительному весу каждой из них;

2) каждое изменение качества соответствует наличному уровню продуктивности;

3) различные ориентации могут действовать с разной силой в материальной, эмоциональной или интеллектуальной сфере деятельности.

Если добавить к этому представлению о личности различные темпераменты и дарования, то с легкостью можно увидеть, что конфигурация базовых элементов приводит к бесконечному множеству личностных вариаций.

IV

Проблемы гуманистической этики

Наиболее очевидный аргумент против принципа гуманистической этики, согласно которому добродетель есть то же самое, что выполнение человеком обязательств перед самим собой, а порок – причинение себе вреда, заключается в том, что мы делаем эгоизм или себялюбие нормой человеческого поведения, в то время как целью этики должно было бы быть их поражение, и, кроме того, что мы упускаем из виду прирожденную порочность человека, которую можно обуздать только с помощью боязни наказания и преклонения перед властью. Если же человек не греховен от природы, говорят противники гуманистической этики, разве не ищет он постоянно наслаждений, что само по себе противоречит принципам этики или по крайней мере не совпадает с ними? Разве совесть не единственное эффективно действующее начало в человеке, побуждающее его быть добродетельным, и не лишается ли совесть места в гуманистической этике? Похоже на то, что и вере тоже места не находится, а разве вера – не необходимая основа этичного поведения?

Эти вопросы предполагают определенные взгляды на человеческую природу и являются вызовом любому психологу, озабоченному достижением счастья и роста человека и соответственно моральными нормами, направленными к этой цели. В этой главе я постараюсь рассмотреть указанные проблемы в свете психоаналитических данных, теоретическое обоснование которых приведено в главе «Человеческая природа и характер».

1. Эгоизм, себялюбие и своекорыстие[65]

Возлюби ближнего своего, как самого себя[66].

Современная культура пронизана табу на эгоизм. Нас учат тому, что эгоизм греховен, а любовь к другим – добродетель. Несомненно, эта доктрина находится в явном противоречии с общественной практикой, руководствующейся принципом, согласно которому наиболее сильным и законным побуждением человека является эгоизм; следуя этому императиву, человек и делает самый значительный вклад в общее благо. Однако доктрина, объявляющая эгоизм величайшим грехом, а любовь к другим – величайшей добродетелью, все еще пользуется большим влиянием. Эгоизм рассматривается почти как синоним себялюбия. Альтернативой служит любовь к другим, что добродетельно, в то время как любить себя грешно.

Этот принцип нашел классическое выражение в теории Ж. Кальвина, согласно которой человек по сути греховен и бессилен. Он не может свершить абсолютно ничего достойного, пользуясь собственными силами или добрыми качествами. «Да, мы не принадлежим себе, – говорит Кальвин. – И поэтому наши планы, намерения и обязанности более не определяются нашими разумом и волей. Мы не принадлежим себе. Поэтому не будем ставить себе целью поиск того, что нужно нашей плоти. Мы не принадлежим себе. Поэтому забудем, насколько возможно, о себе и о том, что нас окружает. Мы принадлежим Господу – так будем жить и умирать для Него. Мы принадлежим Господу – так пусть все наши поступки направляют Его воля и мудрость»[67]. Человек не только должен быть убежден в собственном полном ничтожестве, но и делать все, чтобы унизить себя. «Я не называю «смирением» то состояние, когда мы думаем, что чем-то обладаем… Мы сможем проникнуться должным чувством только тогда, когда все, что кажется нам в нас превосходным, будет попрано совершенно… Это смирение представляет собой непритворное сердечное самоотречение, происходящее от искреннего чувства нашей ничтожности и нищеты»[68].

Этот акцент на ничтожестве и греховности человека означает, что в нем нет ничего, что ему в себе могло бы нравиться и за что он мог бы себя уважать. Доктрина основывается на ненависти и презрении к себе. Кальвин очень ясно говорит об этом, называя любовь к себе смертельным недугом. Если человек обнаруживает в себе что-то, доставляющее удовлетворение, он предается этой греховной любви. Такое любование собой заставляет его судить и презирать других. Следовательно, любить себя или находить в себе что-то хорошее – один из величайших грехов; предполагается, что это исключает любовь к другим[69], а значит, идентично эгоизму[70].

Взгляды на человека, которых придерживались Кальвин