– Ты не думаешь, что сначала следовало спросить у меня?

– Следовало, патрон, – сказал стажер.

– Это первый вопрос. Второй – что ты ночью делал в лесу? Строжайший же был приказ – до приезда экспертов не ходить и не трогать!

– Извините, патрон.

– Тебя, значит, в лес понесло. А агента Берлю по голове ударили. А если я сложу два и два?

– Я не знаю, кто ударил агента.

– Вот как, – устало сказал комиссар. – И не догадываешься?

Легуэн помотал головой. Комиссар видел – догадывается. Молоденький, щуплый, в этой жиденькой кожаной куртке. Но не тушуется, глядит прямо. Себе на уме. Прямо как комиссар Легерек в его годы. Он тогда гонял по морю контрабандистов и тоже верил в мировую справедливость.

– Если я еще раз услышу, – проговорил он, – или увижу, что ты хоть пальцем шевельнул несанкционированно, – у тебя будет другое место для стажировки. Не знаю, правда, можно ли найти похуже.

Легуэн знал, что можно. Парижский пригород Сен-Дени, к примеру. Он кивнул и поднялся.

– А факс? – сказал ему вслед комиссар Легерек.

* * *

В факсе слегка размазанным черным по белому было сказано: Брендан Фонберг, сын Келли Фонберга, изначально – Курта фон Берга, беженца из Германии. Принадлежность Курта к немецкой армии доказана не была, но американские федералы им одно время сильно интересовались.

* * *

– Письменного предупреждения не вкатал, и хорошо, – авторитетно сказал инспектор Пеленн. Легуэн продемонстрировал ему факс. Тот долго щурился, потом до него дошло.

– И ты думаешь, это, – он кивнул за окно, в сторону леса и команды экспертов, – связано?

Легуэн пожал плечами.

– По-твоему, этот археолог приезжал искать друзей отца? Вот чего нам не хватало, – Пеленн облокотился на подоконник и закурил, – это очумевшего пенсионера-мстителя из Сопротивления.

Оба замолчали.

– Кюре не смог бы, – сказал наконец Легуэн. – Он цепь-то на велосипеде натянуть не может, а уж человека поднять на дерево…

В двери ввалились сделавшие свое дело эксперты. Громкие, говорливые, раскованные – люди большого города, где никто не слушает тишину. Легуэн вдруг почувствовал себя в сабо. За ними в участок затолкались два репортера местной газеты (комиссар мрачно предрекал, что уже завтра притащатся из «Уэст-Франс», и хорошо, если не из «Монда»).

– Значит так, пока точно ничего сказать не можем, – отрапортовал главный, – но жмурика, скорее всего, три. По крайней мере, столько мы насчитали черепов. И, похоже, они были застрелены. У двоих во лбу дыры. Экспертиза покажет, но я не знаю, чем, кроме пули, такие дыры делаются.

Все пошли смотреть на упакованные кости. У фургона, на котором их должны были отвезти в Брест, стоял кюре. Его позвали, чтобы обеспечить хоть какое-то Божье присутствие.

Отец Гийом вертел в руках крест.

– Я вот думаю – зачем? – проговорил он очень тихо. – Оставить свою страну, отправиться неизвестно куда, убивать – зачем? Чтобы закончить вот так?

Зрелище было то еще. Не все кости остались целыми, и скелеты уже не походили на человеческие, а напоминали собачью еду.

Три скелета. Четверо пропавших и три скелета. «А если я сложу два и два?» – вспомнил он комиссара. Четыре получается, если сложить три и один…

Он попросил экспертов, чтобы результаты опознания – если будут – прислали, как только получат.

Кюре попрощался, сел на велосипед и укатил прочь. Легуэн долго смотрел ему вслед. Ну да, разумеется. Сан саном, а на велосипеде гораздо удобнее ездить в кроссовках.

* * *

– Взгляни-ка, стажер, – сказал ему Пеленн на следующий день.– Я нашел это в библиотеке мэрии.

Бумага, желтая, в пятнах сырости и старости, была исписана ровным почерком военного. Легуэн по-немецки не читал, но кто-то скрепкой прицепил к ней перевод. Рапорт гауптмана девятнадцатой армии Штаге о пропаже близ пункта Пенн-ан-Марв четырех членов личного состава.

Среди которых числился лейтенант Курт фон Берг.

– Там у них есть пачка немецких документов, – объяснил инспектор. – Тех, которые маки перехватили. Но больше я ничего не нашел – все перетряс. Это, конечно, ничего не доказывает.

Из прозрачных глаз Пеленна исчезало равнодушие.

– В мэрии, говоришь, – сказал стажер.

* * *

В субботу вечером в баре было набито битком и прокурено насквозь – «Ренн» принимал «ПСЖ». Легуэн еще с улицы услышал дружное «А-ах-х…». Нырнул внутрь.

– Забили?

– Пронесло, штанга…

Стажер взял сидра. Увидел в углу преподавателя истории. Жан Матье сидел в одиночестве и болел. За «ПСЖ».

– Не боитесь? – спросил Легуэн, устраиваясь рядом на батарее.

– Я тихонько. Тут уж я ничего сделать не могу, это моя команда с детства.

Экранный судья просвистел на перерыв.

– Да, несчастная находка, конечно, – сказал учитель. – Знаете, иногда здесь еще попадаются неразорвавшиеся бомбы. Да этот бедный Берлю. Надо же – получить по голове фонарем!

– Любопытно, – заинтересовался стажер. Агент Берлю стал на полдня национальным героям, потирая голову в баре над кружкой темного и рассказывая о произошедшем всем, кто желал слушать. Но он сам не знал, чем его ударили. Врач сообщил, что рана его – слава богу – не настолько глубока, чтоб можно было определить, чем ее нанесли. Он лично склонялся, например, к рукоятке пистолета.

– Так вы говорите, это был фонарь, господин Матье?

– Я? Говорю? Я просто предположил, – испугался Матье. Ощутимо испугался.

Стажер глянул на его ноги. Черные начищенные туфли. Преподавательские.

– Так вы, значит, ничего не знаете об этих немцах?

– Я ведь вам уже говорил, инспектор.

– Странно. Даже пересмотрев все документы? Мне архивистка в мэрии сказала, что вы особенно интересовались той пачкой немецких документов – знаете, которые остались у макизаров?

– Сожалею. – Учитель глядел на экран, но взгляд его не следил за игроками, застыл. – Ничем не могу вам помочь.

Нападающий «Ренна» обвел двух парижан и запустил мяч в «девятку». Бар взорвался ором. Жан Матье понурил голову.

* * *

Пришел конец апреля, и полиция забастовала. Даже комиссар Легерек, который не любил профсоюзы и не бастовал из принципа, сдался и отправился отдыхать. Инспектору Пеленну полагалось входить в аварийную команду, но он укатил в Ренн на семинар по борьбе с терроризмом.

Легуэн остался один в пустом участке с молчащей мини-АТС. Не то чтобы он сильно возражал. Сидел над своим блокнотом и слушал дуэт мухи и кофейного автомата.