– Веришь ли, сам не думал, что так окажется, но… Встретился там с Агариным, была предложена партия в вист, потом другая… и вот, так увлеклись, что не заметили, как ночь прошла! Зато – посмотри, какое приобретение! Васёна, подойди, это вот барыня твоя… Думаю, такая красота недёшева. Правда, я не спросил у Мефодия Аполлоныча, что она умеет делать. Впрочем, теперь ты и сама это выяснишь.

Василиса низко, до земли поклонилась барыне и замерла, уставившись в землю. Настя спустилась с крыльца, подошла, внимательно осмотрела девку.

– Что у тебя с ногами, милая?

– За дрожками бежала, барыня, – ровным, каким-то неживым голосом ответила Василиса.

– Как… за дрожками? – Настя поняла не сразу, а уразумев, нахмурилась. – Чем же ты так провинилась?

– Молодому барину не потрафила, – всё так же безжизненно ответила девка. Спутанная прядь волос упала ей на лицо. Василиса не убрала её.

– Что ж… – Настя помолчала. – Ну, коль так… Дунька! Дунька!

С крыльца скатилась взъерошенная начальница девичьей. Рыжие волосы, выбившиеся из косы, воинственно топорщились, фартук съехал набок. Выразительно осмотрев безмолвную Василису с ног до головы, она сморщила нос и повлекла новое приобретение в девичью. Настя снова повернулась к мужу:

– Что ж, Никита Владимирович, коли хотите завтракать, то Дунька сейчас вернётся и подаст. Я распоряжусь.

Сказала – и сразу же скрылась в доме. Никита, слегка озадаченный и уяснивший лишь то, что разноса за проведённую невесть где ночь не будет, пошёл следом.

В окна большой столовой лился блёклый свет. В палисаднике чуть слышно шелестели тонкие, лишь месяц назад привезённые из леса берёзки. Листьев на них уже не было, и почти прозрачные ветви чертили голубоватое, словно выцветшее небо. Никита сел за стол, мельком увидел своё отражение в медном боке самовара, поморщился. Через пять минут за дверями зашлёпали босые ноги, и в столовую вошла насупленная Дунька с подносом. Следом спешили ещё две девки, тоже с поклажей.

– Извольте, барин, – кашка пшённая… Блинчики… Полотки… Сливки… Сичас положу. Глашка, Агафья, брысь отселева!

Девок сдуло – только подолы метнулись у двери. Дунька, ещё суровей сдвинув брови, встала с ложкой у стола и сдёрнула крышку с котелка. От каши поднялось ароматное облачко, оконное стекло немедленно запотело.

Закатова позабавила Дунькина суровость.

– Ты ступай, я сам управлюсь.

– Не велено, – последовал упрямый ответ. – Барыня приказали подать.

– Ну а я барин, и велю тебе идти.

– А я не ваша, а Настасьи Дмитриевны! Она меня на вас не отписывала! Одна её воля надо мной и есть!

– Дунька, ты что – белены объелась? – заинтересовался Закатов. – Или не выспалась?

– Выспишься тут с вами! Почитай что вся дворня, подымя хвосты, по округе бегала, вас искаючи! – Дунька яростно шлёпнула в тарелку жёлтый комок каши. – Гришка, Агариных беглый, в лесу озорует – аль не слыхали?! Настасья Дмитриевна, голубушка, извелась вся! Ни есть, ни спать не могла! Да вы, говорю, не мучьтесь, а пошлите человека к Браницким, пущай скажут, был до них наш барин да уехал ли домой? Нет, говорят, этак я Никите Владимировичу конфуз сделаю, все соседи подумают, будто его жена на поводке держит, никуда не отпущает… А сами ревут так, что душа перевёртывается! Весь пузырь капель лавровишневых я на них извела, а толку – чуть! Только тогда успокоились, когда я потихоньку Ермолая верхи к Браницким отослала и он своими глазами ваш тарантас увидал и Кузьму на ём! А к рассвету барыня кинулись себе простоквашу на лицо нашлёпывать, чтоб и тени тех слёз не было! Как же – барин обеспокоятся!

– Полно, Дунька, врёшь! – ошеломлённый Закатов не знал, что и думать. С одной стороны, сердитая Дунькина физиономия казалась вполне правдивой. С другой – представить себе Настю рыдающей он не мог, как ни старался.

– Много чести будет! – огрызнулась Дунька, проливая молоко мимо стакана. – Вы, конечно, в дому хозяин и хоть вовсе ночевать не являйтесь – воля ваша! Только на что же тогда себе супругу было брать? Да не какую задрыгу, а из порядочной семьи, где отродясь такого не водилось!

Уже рассердившийся Закатов собирался было возразить в том духе, что в доме покойного майора Остужина водилось и не такое и вся округа тому свидетели… Но в это время из-за стены послышался странный сдавленный звук. За ним – ещё. И ещё.

– Ну, вот вам! – провозгласила Дунька, с грохотом роняя на пол ложку. – Так я и знала, что ничего капли не помогут! И простокваша тоже, даром только полкорчаги испортили! Надобна я вам ещё, барин? Нет? Так дозвольте бежать!

– Поди прочь, я сам! – решительно поднялся Закатов.

Дунька, подумав, подняла ложку, обтёрла её фартуком и, пропустив впереди себя барина, тоже тронулась к дверям. Уже в сенях она довольно внятно прошипела в спину Закатову:

– И попробуйте только не повинитесь как положено!

«И с чего только Настя считает её дурой?..» – подумал Никита, проводив взглядом метнувшееся в сторону девичьей голубое платье. Постояв немного в полутьме сеней, он прислушался. Сдавленные звуки из спальни слышались по-прежнему. Закатов тяжело вздохнул, подавил желание перекреститься и открыл дверь.

В спальне тоже были отдёрнуты занавеси: Настя не любила сумрака. С подоконника радостно топорщились цветущие герани и бальзамин. На круглом столе лежало брошенное шитьё, в беспорядке валялись мотки ниток. Сильно пахло лавровишневыми каплями. Цветной половик на полу был сморщен и съехал к стене. Закатов, войдя, машинально расправил его ногой, позвал: «Анастасия Дмитриевна!», и огляделся.

Настя лежала на их широкой кровати, скорчившись в комок и мелко вздрагивая. При осторожном оклике мужа она вскинула голову, и на её залитом слезами лице Никита увидел сразу и страх, и отвращение, и смертельный ужас. Теперь уже он действительно испугался: никакой ночью, проведённой не в супружеской спальне, нельзя было вызвать таких чувств. Решительно перейдя комнату, Закатов сел на кровать.

– Анастасия Дмитриевна, что стряслось?

– Никита Владимирович, отчего вы не сказали мне этого раньше? – хриплым, сорванным шёпотом спросила она. – Это бесчеловечно, безбожно! Если бы я знала, я бы никогда не пошла за вас! Я вдосталь нахлебалась этого счастья у папеньки! Как вы могли, зачем?! Если бы за мной хотя бы давали громадное приданое… Если бы вы были влюблены…

– Анастасия Дмитриевна, я, ей-богу, ничего не понимаю! Объяснитесь! О чём я должен был рассказать вам?

– О том, что вы играете, – лицо Насти сморщилось, словно от сильной боли. – Право, Никита Владимирович, лучше бы вы пили… или издевались надо мной, как Истратин над своей Агафьей Филипповной… Думаю, я бы это вынесла. Но карты, карты!.. Папаша из-за них перестал быть человеком! Он разорил себя, мать, согнал её в конце концов в могилу! Про мою старшую сестру вы, надеюсь, слышали?

– Нет! – храбро соврал совсем сбитый с толку Никита – хотя кое-какие смутные слухи до него доходили.