уже ушел. – Я не делаю акцента на этой фразе, не вкладываю холод или горечь в свой голос. Но произношу ее с ясностью, которая требуется, чтобы Билли понимала последствия и даже не допускала мысли, что нужна всего одна деталь – любовь, вера, определенные витамины (по части советов люди очень изобретательны), – чтобы привести меня в порядок.

Она прищуривается, скорее всего, неосознанно. Она часто так делает, когда задумывается.

– К этому привыкаешь? – звучит следующий вопрос. – Или все становится только тяжелее?

Я резко выдыхаю, получается полусмех. Какой удивительный вопрос.

– И то и другое. Ты привыкаешь к тому, что становится тяжелее.

– Литература? – внезапно спрашивает она.

Я растерялся.

– Что? – Пожалуйста, Билли, только не начинай про какую-нибудь книгу, которую мне надо прочитать, чтобы все встало на свои места.

– Ты бросил учебу на литературном?

Улыбаясь от облегчения, я качаю головой:

– Не литература, опять нет.

– Не подсказывай, я догадаюсь. Тебе всегда удавалось так открыто это обсуждать? В смысле, мы не так хорошо друг друга знаем, а этот разговор уже…

– Слишком интимный? – помогаю я.

– Довольно глубокий, – отвечает она, говоря при этом все и ничего.

– Иногда чем меньше я знаком с человеком, тем мне легче. – С Билли это дается мне пугающе легко, но я знаю, что станет сложнее. И уже сейчас ощущаю на себе эту тяжесть. – Когда психотерапевт стал больше обо мне знать, я чуть не бросил лечение, а разговаривать с мамой на тему болезни до сих пор практически не могу.

– И поэтому ты не заводишь отношения?

Я перевожу дыхание. До Сойера еще добрых четверть мили, пора потихоньку переходить к главному. Вода Квинс-дока уже мерцает за забором территории фирм, которая еще отделяет нас от порта.

– Депрессия жадная. Если я не буду чертовски осторожен, она отнимет у меня всех, кто мне дорог.

Между скептично сведенных темных бровей Билли появляется складочка.

– Она же не заразна.

– Не обманывайся. Есть вещи похуже депрессии. В том числе когда тебе нравится человек, у которого она есть.

Она кивает:

– Я понимаю, что ты имеешь в виду. Когда твоему другу плохо, ты сопереживаешь.

– Ты не имеешь ни малейшего понятия, насколько то, о чем я говорю, далеко от сопереживания. Как далеко это заходит на самом деле. Ты думаешь о порезе ножом для овощей. А я – о ржавом мече у тебя в кишках.

Билли сглатывает, но я не возьму назад жесткое сравнение. Важно, чтобы она понимала, как рискованно хотя бы испытывать симпатию к такому, как я.

– Люди погибают от этого, Билли. По жизни сильные, крепко стоящие на ногах люди. Потому что они хотят помочь, они хотят защитить тех, кого любят. Так поступает любой, это невозможно остановить, как невозможно перестать дышать. Но с депрессивным расстройством ничего нельзя сделать.

– Совсем ничего? Разве не помогает, когда тебя, по меньшей мере, кто-то поддерживает?

– Иногда, – признаю я. – Но часто происходит следующее: просто представь, что ты моя девушка.

Ее взгляд скользит по моему телу и пробуждает неуместное возбужденное покалывание. Я мечтаю быстрее разобраться с этим разговором, потому что хочу ее. По-настоящему хочу, хочу ту частицу ее, которую могу получить. И хочу, чтобы она хотела меня. Даже после того как узнает, насколько далеко я готов зайти. И как скоро все закончится.

– Это я могу, – негромко произносит она. – Легко.

– Ты бы рвалась что-то сделать. Все сочувствующие люди пытаются утешить, подбодрить, отвлечь. Но все это в лучшем случае ни на что не повлияет, а не всегда есть силы притворяться, что это не так.

– Я могла бы только ждать, да?

– Никто не может ждать. Ты бы испробовала все доступные варианты. А я бы отталкивал тебя, отвергал, реагировал с раздражением или как минимум отмахивался от всего, что ты говоришь и делаешь, а как максимум высмеивал, потому что не смог бы этого вынести. Мы бы ссорились, в конце концов мирились, а потом в следующую фазу все бы начиналось заново. Снова и снова, снова и снова, снова и снова. Ты бы становилась печальнее, тише. Я бы с каждым разом утягивал тебя все глубже, пока ты сама не станешь нездорова. Ты, – собственный голос царапает мне горло, – ты бы всегда была одна. Одинока.

– Это твой личный опыт? – Она практически шепчет. – Или ты думаешь, что так будет, поскольку такое, вероятно, уже случалось?

– Я много раз это проходил. Отношения, которые кому-то что-то дают, со мной невозможны. Отношения со мной только отбирают. Я лишь по одной причине так откровенен, Билли, и по той же причине так настойчив. Чтобы избежать катастроф, которые происходят, если я этого не делаю.

Она не спорит, просто молчит.

Мы сворачиваем в переулок, и внезапно возникает ощущение, словно ты очутился в другом городе. Там, где прежде доминировали уличные вывески и неоновые баннеры фирм и фабрик, теперь стоят спокойные дома рядовой застройки и апарт-отели из кирпича – в основном коттеджи под аренду, перед которыми припаркованы машины с багажниками на крышах и номерными знаками со всего света. В большинстве окон за занавесками горит свет, откуда-то играет музыка, а из скрытого за живой изгородью из бирючины сада в паре домов от нас доносятся голоса и запах костра и колбасок.

Наконец она говорит:

– И ты запрещаешь себе любые другие переживания? Ты сам себя наказываешь?

У меня вырывается короткий смех, потому что мне до ужаса нравятся ее рассуждения. Она умна. И в то же время так неопытна. На ее душе, кажется, нет ни единого шрама, как и на коже ее щек. И я желаю ей навсегда сохранить ее такой.

– Я защищаю…

– Момент! – перебивает меня она, вскинув руку. – Разве каждый не имеет право самостоятельно решать, на какой риск ему пойти? Ты не обязан спасать мир.

– Я защищаю лишь себя самого, Билли. Я сам себя спасаю.

БИЛЛИ

Мы медленно идем по узкой улочке между ухоженными домами с теплым светом и признаками довольства почти у каждой двери. Однако мое сердце так бьется, будто мы бежим по самому жуткому району города, а за нами гонится орда злых ду́хов.

За всю свою жизнь я не встречала ни одного человека, который настолько был бы откровенен со мной, который с такой готовностью обнажил бы передо мной самые болезненные места. Причем за такое короткое время. Я не уверена, хочу ли, чтобы Седрик продолжал рассказывать или наконец прекратил, не уверена, выдержу ли больше или нужно ли мне больше. И мне приходится раз за разом напоминать себе, что он создает подобную