— Товарищи, солдаты и красные охранники, Революционный комитет города Мэйлинь поручил мне сообщить вам великую новость! Контрреволюционная группа «Красный Восток» окончательно разгромлена доблестной Народной армией!

Толпа зашумела. После ухода солдат прошёл слух, что члены революционной ячейки «Красное Солнце» присоединились к армии. Члены «Красного Востока» забаррикадировались в университете и продержались двадцать дней, а когда боеприпасы и еда закончились, отравились мышьяком, так что солдатам достались только трупы. Организация «Красное Солнце» утвердила свою власть.

— Головка контрреволюционной группы уничтожена, — продолжил оратор. — Но сочувствующие «Красному Востоку» скрываются среди студентов, отправленных в деревню на перевоспитание. Они пытаются обмануть нашу бдительность и подорвать дух и силу революционного движения.

Он вскинул руку вверх и воскликнул: «Да здравствует Культурная Революция!», «Да здравствует Председатель Мао Цзэдун!», «Да здравствует маоистское учение!». Сотни голосов подхватили эти лозунги, но без особого энтузиазма. Десять месяцев перевоспитания, работы на полях и борьбы за каждую рисинку лишили нас сил, а усталость, как известно, худший враг энтузиазма.

Другие члены делегации стояли у подножия скалы. Молодые, чисто выбритые, в военных френчах, подпоясанных ремнями, вооружённые пистолетами, они были олицетворением той надменной дерзости, которую я и сам проявлял, рыская по Пекину в поисках ревизионистов. Мы были одеты в лохмотья, наши спины согнулись от тяжёлой работы, лица обветрились, руки загрубели, а взгляд не выражал ничего, кроме безразличия. Они были господами, мы — их рабами.

Уполномоченный занервничал. Ему показалось, что митинг идёт слишком вяло, и он предложил немедленно начать чистку. Я ничего не мог поделать и с бессильным отчаянием наблюдал, как солнце подбирается к зениту. Рис, тяжёлый как женщина на сносях, ждал нас на горе.

Я повысил голос, чтобы меня услышали стоявшие на скале делегаты:

— Нельзя ли перенести всё на вечер? Нас ждёт урожай. В это время года каждая минута на счету.

Студенты поддержали моё предложение, толпа начала расходиться. Очкарик смерил меня неприязненным взглядом.

— Собрание закрыто, — раздражённым тоном объявил он. — Встретимся сегодня вечером, ровно в восемь, в столовой.

Делегация устроила свой штаб в одном из крестьянских домов. Каждого из ста тридцати первопроходцев по очереди вызывали на беседу. Столь тщательная, даже придирчивая проверка мешала нашей работе. Рисовое поле стало местом, где мы обменивались новостями и информацией. Ходили слухи, что члены комиссии — бывшие гвардейцы «Красного Солнца» и что они всех люто ненавидят и всего боятся.

Меня допрашивали первым, и я постарался отвечать максимально честно. Наш отряд состоял в основном из пекинских студентов. После приезда в Мэйлинь военные перегруппировали нас в Народном театре и отправили к подножию горы. Из-за трудностей с транспортом мы были практически отрезаны от внешнего мира. Как бы мы смогли в этих условиях войти в контакт с «Красным Востоком» и вмешаться в разделившее город противостояние? Дознаватели не настаивали. Их вожак, так и не снявший тёмные очки, внимательно наблюдал за происходящим, курил, не выпуская сигареты изо рта, но не вмешивался. Он проводил меня взглядом до двери и весьма холодно ответил на прощальное приветствие.

Я постарался успокоить товарищей, сказал, что считаю допрос формальностью и что делегация скоро переедет в другую деревню. Но пессимисты возражали, что они обязательно захотят найти козла отпущения.

Толстяка Чжана, чьи родители жили в Мэйлине, вызвали в штаб ещё раз. Вернулся он оттуда совершенно переменившимся и не пожелал объяснить, что случилось. Мы с ним делили одну хижину, я знал, что он трусоват, но честен, и готов был защитить его, но вышло иначе. Несколько дней спустя меня арестовали прямо на поле.

Они надели на меня наручники и увели в деревню. Их лидер сидел за столом, по привычке зажав в углу рта сигарету.

Я опустился на стул и спокойно спросил о причине моего задержания. Он улыбнулся и достал тетрадь. Я едва сдержался — это был мой дневник.

Начался допрос. Меня обвинили в том, что я был членом «Красного Востока» и участвовал в заговоре с целью свержения власти Коммунистической партии и Председателя Мао. В качества доказательства был предъявлен мой дневник, где я описал встречу с юным членом «Красного Востока», и значок лицея «Красная звезда».

Я не мог сдаться без боя, позволить клеветникам победить и с негодованием возразил, что всегда был предан идеалам культурной революции. Они занервничали, задрали рубахи и вытащили из брюк ремни.

На побои я ответил проклятиями. В юности я не раз с тревогой спрашивал себя, сумею ли остаться настоящим коммунистом под пыткой и не предать. Теперь уверенность в собственной невиновности давала мне силу, чтобы сражаться с несправедливостью.

На рассвете меня заперли в храме — они превратили его в тюрьму. Я дотащился до алтаря, откуда мы изгнали богов, и, скрипя зубами от боли, устроился на разодранных молельных подушечках.

Меня била дрожь, заснуть не удавалось. Солнечный свет проникал в помещение через крошечное, находившееся в двух метрах от пола оконце. Я смотрел на танцующие в луче света пылинки и размышлял.

Кто рассказал дознавателям о моём дневнике? Кто предатель? Толстяк Чжан, продавший меня, чтобы выпутаться самому? Или Хуэй — однажды она встала раньше обычного и увидела, как я пишу дневник?

Кто за мной шпионил? Кто выследил, где я прячу и как перепрятываю тетрадь? Неужели злоязыкий и любопытный, как филин, Ли? Или Фань, которого я отчитал за то, что без спроса взял мою тяпку? А может, сельский староста? Нет, исключено. Он неграмотный и ничего бы не сумел прочитать. Неужели я сам себя выдал, открылся ему, напившись водки?

Назавтра, во второй половине дня, меня разбудили ударами ног и потащили к месту судилища. У подножия горы, под рисовыми плантациями, установили помост. Слева и справа от трибуны хлопали на ветру красные флаги, придавая окружающему пейзажу буйный колорит. На фронтоне сцены висел кумачовый транспарант с надписью, сделанной белым цветом: «Заседание по осуждению ревизиониста и контрреволюционера Вэня».

Я едва не сошёл с ума, гадая, кто меня выдал, и теперь, на людях, чувствовал облегчение. Меня отвели на сцену. Висевшая на шее табличка с перечислением всех моих прегрешений была ужасно тяжёлой, но я сумел поднять голову и обвёл взглядом рисовые террасы, напоминавшие зеркальную мозаику. Тучи отбрасывали на гору чёрную тень, над бамбуковой рощей парил шлейф тумана.

Собрание началось с чтения изречений Председателя Мао. Потом лидер произнёс обличительную речь о «потере бдительности и моральной распущенности красных охранников».

Кто-то дал мне тычка, выталкивая на авансцену лицом к публике, и заставил склониться до самой земли. Классическая мизансцена! В лицее я провёл с десяток подобных представлений, но впервые оказался в роли подсудимого.