— Но ведь это сумасшествие, а не законодательство!

— Варнак, наше законодательство развивается в этом направлении уже не первый век! От вывешивания воров на столбах и дуэлей чести — к судебным прениям и компенсации морального вреда. И на тебя, д’Артаньяна всего в белом со сверкающей шпагой, приходится десять тысяч обывателей, которых этот закон вполне устраивает.

— Согласных с тем, чтобы их безнаказанно резали на улице?!

— Это уже который раз… — загнул пальцы Сергей Васильевич. — Пятый? Пятый раз я тебе говорю, что в законе справедливости нет. Каждый день многие десятки детей насилуются и убиваются, многие девушки сходят с ума, многие сотни взрослых людей гибнут исключительно потому, что закон запрещает им сопротивляться преступникам. Однако, раз такой закон продолжает существовать, раз никто не пытается его изменить, никто не требует изменений — значит, общество готово платить такую цену за общее спокойствие. Или, может, ты слышал о митингах протеста против запрета на владение «короткостволами» и статьи о превышении пределов самообороны? Нет? Вот то-то и оно. Мы живем в индустриальном мире, Еремей Варнак, в мире с высокой степенью разделения труда и узкой специализацией. И уничтожением преступности должны заниматься специально обученные специалисты: полицейские, ОМОН, ФСБ — а не токари, пекари или балерины. Поэтому бороться с преступниками обывателям закон запретил. Я могу думать об этом все, что угодно — но закон есть закон.

— Блин, Сергей Васильевич, как же вы служите-то тут с такими мыслями?

— Я ловлю преступников, Еремей, если ты забыл, и защищаю людей. Так что у меня с этим парадоксом никаких проблем не возникает. Меня, если честно, самого удивляет, почему людям у нас запрещено сопротивляться насилию. Но я на службе и обязан выполнять требования общества, которому служу. А оно считает обязательным именно это.

— Ну, и почему тогда, Сергей Васильевич, вы не доводите мое дело до конца? Почему срок не лепите?

— Потому, что справедливости нет у закона, — вздохнул Широков. — А я всего лишь человек. В настоящий момент воспользовался обстоятельствами и позволил себе слабость. Только ты не думай, что это хорошо. Ведь на моем месте вполне мог оказаться кто-нибудь другой, с иным чувством справедливости. Развелось ныне вокруг изрядно горлопанов, которые уверены, что права человека существуют только и исключительно у насильников, убийц и грабителей, но отсутствуют у их жертв. И за то, что ты прирезал стрелка вместо того, чтобы, прохаркавшись кровью, зачитать ему его права, напоить кофе и проводить к оборудованной кондиционером машине, такой справедливец быстро бы содрал с тебя живого шкуру, натянул на барабан и таскал по улицам под радостную мелодию Марсельезы. Это плохо, когда мы поступаем не по закону, а по справедливости. Это очень плохо. Такого быть не должно. Но иногда трудно удержаться. Будем считать, что в этот раз тебе просто повезло.

— Я учту.

— Учти, учти… Что-то мы не о том заболтались. Я ведь хотел о другом поговорить. Впрочем, теперь, когда я выпустил из рук главное средство воздействия, ты уже точно не признаешься, кто вам платил и почему. Сегодняшний план ведения допроса у меня накрылся. Впрочем, учитывая твой дурной характер, буйную биографию и изрядное упрямство, видимся мы, я так полагаю, не в последний раз. Можно и отложить. На сегодня в управлении запарка, так что торопить никто не станет. Оставлю твою загадку на десерт. Ты у нас не ядовитый, ничего конторе не испортишь. Скажу, что завербовал, никто и теребить не попытается, и другому дело не передаст. Про чужих агентов в службах спрашивать не принято.

— Я не буду на вас работать, — покачал головой Варнак. — Мне знакомства с его величеством Законом хватило на всю оставшуюся жизнь. Больше не хочу. Предпочитаю справедливость. Самую дикую и бескультурную.

— Да куда ты денешься, Еремей? — дружелюбно улыбнулся Широков. — Не хочешь сотрудничать по согласию — буду использовать «втемную». Точнее, именно так и буду. Я ведь тебе, заметь, сотрудничества и не предлагал.

— Даже не надейтесь!

— Что, бросишь Батарейку без охраны?

— А при чем тут он?

— Ты забыл? Наша служба должна обеспечивать ему охрану. Если этим занимаешься ты, я своих людей снимаю и перевожу на другие направления. А в отчете ссылаюсь на твое содействие. Ну что, Варнак, бросишь ради понтов своего знакомого без охраны, или как? — Широков чуть помолчал, словно дожидаясь ответа. — Вот видишь… Никуда-то ты не денешься. Нравится, не нравится — но лямку тянуть будешь. Работать на контору и на закон. Тот самый, что тебе не нравится. Да и не только тебе. Но закон есть закон. Утешу тем, что ты об этом хотя бы знаешь. Большинство тебе подобных обычно ничего и не подозревают. Хотя трудятся как пчелки.

— Тоже телохранители?

Сергей Васильевич вскинул указательный палец и предупреждающе покачал:

— Ай-я-яй! Не нужно задавать таких вопросов. Много будешь знать, скоро состаришься. Неужели в детстве не учили?

— Я двоечник. Мне такие уроки не впрок. С детства хроническим любопытством страдаю. Раз уж я вашим внештатным агентом оказался, Сергей Васильевич, может, подскажете, отчего гражданина Белокотова так часто шлепнуть пытаются? Мне ведь это при работе пригодиться может. Если он такой ценный субъект, почему вы ему нормальной охраны не дадите, почему этим любители вроде меня должны заниматься?

— Расскажу, Еремей. Вот это как раз расскажу. — Хозяин кабинета наконец-то слез со стола, обошел его и сел в кресло, ужасно воняющее древним дерматином. — Понимаешь, тут такая штука получается, что… Что есть силы, которые очень хотят нас уничтожить.

— Да я наслышан, — пожал плечами Варнак. — И про либералов, и про гражданское общество.

— Как бы тебе это объяснить, чтобы под статью о разглашении не попасть?.. — В задумчивости Сергей Васильевич пропустил его ответ мимо ушей. — Пожалуй, проще всего на чужом примере. Как только войска США вторглись в Ирак, там стали происходить странные несчастные случаи. Там стала гибнуть, словно от чумы, вся научная элита страны. Лингвисты, химики, физики, математики, биологи, филологи. Многие, конечно, эмигрировали от ужасов войны в США. А тех, кто не захотел, вдруг стали забивать религиозные фанатики, они травились плохой водой и попадали под шальные взрывы, их резали хулиганы и убивали шальные пули… По странному стечению обстоятельств, несколько раз на месте их гибели заставали агентов спецслужб одной очень активной страны. Но там, в неразберихе — поди проверь. Впрочем, даже сами американцы признали, что арестованные ими несколько десятков профессоров пропали без вести, что профессора Мухаммада аль-Измирли, химика с мировым именем, в тюрьме забили палками до смерти. Профессора географии Сабри Аль-Байати просто расстреляли, профессора Ибрагима Загира расстреляли, профессора Абдель-Латиф Аль-Майяхи тоже. В Иране поначалу тоже было много похожих несчастных случаев с научной элитой, но… Но, видать, борцы за демократию таким методом с планом не справлялись, поэтому сбросили маску и начали тупо, но эффективно отстреливать и взрывать всех, кто смог защитить хотя бы докторскую диссертацию. Профессор Маджид Шахриари взорван заложенной в машине бомбой с радиовзрывателем. Доктор Ферейдун Аббаси взорван заложенной в машине бомбой с радиовзрывателем. Профессор Масуд Али Мохаммади застрелен. И так далее, и так далее… В общем, там за минувшее десятилетие погибло или пропало без вести больше трехсот наиболее известных ученых.