б) шесть сверхизвестных мадригалов; все они напечатаны в антологии Мишара[183]или Помпиду,[184]и мы ознакомились с ними еще лет в десять. Шесть мадригалов, переписанных слово в слово, без каких-либо пометок на полях рукой Антона:

«Морской ветер» Малларме,

«Спящий Вооз» Виктора Гюго,

«Три Песни» приемного сына Майора Опика,[185]

«Гласные» Артюра Рембо.

Все они содержат то здесь, то там намеки на то, что особенно волновало Антона: неясность, незапятнанность, исчезновение, проклятье. Но мы знаем, что это – чистая случайность…

– Однако, – изрек Амори, – у нас нет большого выбора: если Антон счел нужным переписать эти произведения, то мы должны усматривать в этом знак!

– Прочтем их, – предложил Артур Уилбург Савор-ньян. – Прежде всего они прекрасны; кроме того, кто знает, не отыщем ли мы в них звено, которое Ольга не разглядела?

Прочли:

МОРСКОЙ ВЕТЕР[186]

Увы, устала плоть и книги надоели.

Бежать, бежать туда, где птицы опьянели

От свежести небес и вспененной воды!

Ничто – ни пристально глядящие сады

Не прикуют души, морями окропленной —

О ночи темные! – ни лампы свет зеленый

На белых, как запрет, нетронутых листах,

Ни девочка-жена с ребенком на руках.

Уеду! Пароход, к отплытию готовый,

Срываясь с якорей, зовет к природе новой.

Издевкою надежд измучена. Тоска

К прощальной белизне платков еще близка…

А мачты, может быть, шлют бурям приглашенье,

И ветер клонит их над кораблекрушеньем

Уже на дне, без мачт, вдали от берегов…

Душа, ты слышишь ли – то песня моряков?

Стефан Малларме

СПЯЩИЙ ВООЗ[187]

Усталый, лег Вооз у своего гумна.

Весь день работали, и он трудился тоже,

Потом обычное себе устроил ложе

У вымеренных куч отборного зерна.

Немало ячменя собрал он и пшеницы,

Но жил как праведник, хотя и был богат;

И в горнах у него не распалялся ад,

И грязи не было в воде его криницы.

Серебряным ручьем струилась борода

У старца щедрого. Коль нищенка, бывало,

Упавшие с возов колосья подбирала:

«Побольше сбросьте ей» – он говорил тогда.

Не знал кривых путей и мелочных расчетов,

Одетый в белое, как правда, полотно.

Для бедных доброе текло его зерно,

Как из открытых всем, из общих водометов.

Любил родню и слуг, работал на земле,

Копя, чтоб отдавать, хозяин бережливый.

А жены думали: «Пусть юноши красивы,

Величье дивное у старца на челе».

Тот возвращается к первичному истоку,

Кто в вечность устремлен от преходящих дней.

Горит огонь в очах у молодых людей,

Но льется ровный свет из старческого ока.

* * *

Итак, Вооз лежал у своего гумна.

Окончен страдный день – и в сладостной истоме

Вокруг него жнецы заснули на соломе…

То было в давние, иные времена.

Израиль жил в шатрах, согласно выбирая

Судью для всех племен. Земля, еще храня

Следы каких-то ног чудовищных, со дня,

Как миновал потоп, была совсем сырая.

* * *

И как Иаков спал и как Юдифь спала,

Так ныне спал Вооз. И над скирдами хлеба

Чуть приоткрылась дверь раскинутого неба,

Чтоб греза странная на спящего сошла.

Увидел он, дивясь, как у него из чрева

Потомков длинный ряд – огромный дуб восстал.

И некий царь вещал внизу под сенью древа,

И некий бог вверху в мученьях умирал.

Но голосом души в смятенье и в испуге

Вооз шептал: «Увы! Обманчив сонный бред.

Я прожил более восьмидесяти лет

И сына не имел; и нет моей подруги.

От ложа мужнего ты взял ее, творец,

И на твоем она теперь почиет ложе.

Но, разлученные, мы с нею слиты все же:

Она во мне жива, а я почти мертвец.

Потомство от меня? Ужель поверю бреду?

С мечтой о сыновьях проститься мне пора.

Да, юность нам дарит чудесные утра,

Из ночи день встает и празднует победу.

Но вот я одинок, мой вечер подошел,

И, старец, я дрожу, как зимняя береза.

К могиле клонится теперь душа Вооза,

Как тянется к ручью на водопое вол».

Так говорил Вооз, и в небосвод полночный

Незрячий взор его был смутно устремлен.

Как розы под собой не видит ясень мощный,

* * *

У ног своих жены еще не чуял он.

* * *

Пока Вооз дремал, совсем неподалеку

Моавитянка Руфь легла, открывши грудь,

И сладко маялась, и не могла уснуть,

И с тайным трепетом ждала лучей востока.

Вооз не знал, что Руфь у ног его легла,

А Руфь не ведала, какой послужит цели.

Отрадно и свежо дышали асфодели;

По призрачным холмам текла ночная мгла.

И ночь была – как ночь таинственного брака;

Летящих ангелов в ней узнавался след:

Казалось иногда – голубоватый свет,

Похожий на крыло, выскальзывал из мрака.

Дыханье спящего сливалось в темноте