— А теперь, — молвил веско молодой царь, —мне бы хотелось знать, какое наказание настигнет вашего смерда, не толькопролившего кровь невинных моих подданных, но и опозорившего меня в глазах моегобрата, испанского короля? Этак скоро слух по Европе пойдет, будто Россияворотилась к допотопным временам, здесь воцарились дичь и глушь, коли в десяткеверст от Москвы честных людей грабят и убивают. Но прежде чем вы покараетенегодяя, соизвольте выпытать у него, куда он запрятал деньги. Восемь тысячзолотых монет — огромная сумма! Коли пропала она в принадлежащем вам селении,стало быть, вам и возмещать ущерб испанцам. Не найдете у грабителей — придетсяотдавать свои. Дело чести, как любят говорить европейцы. Так что лучше бы найти...

— Найду! — веско уронил Алексей Григорьевич,переводя мрачный взор на трясущихся от страха Сажиных, которые были окруженыдолгоруковскими челядниками и лишены возможности втихаря сбежать. — Душувыну, а найду!

— Не было! Не было у него никаких золотых монет! —вскричал Никодим Сажин, доселе молчавший так окаменело, словно бы навекилишился дара речи. Но, выходит, не навеки. У него еще хватило сил в смертномужасе прокричать: — Не было мошны! Был токмо пояс с карманчиками...

— Да ты еще и лгать! — вскричал АлексейГригорьевич, донельзя разъяренный угрозой царя: возмещать пропавшее испанцам.Если бы можно было разорвать сейчас Никодима Сажина на восемь тысяч кусочков,чтобы каждый обратился в золотую монетку, князь сделал бы это собственноручно инезамедлительно. Мысли его с тоской обратились к давним, баснословным временам,когда некоторые деревеньки жили, жили-таки разбоем и грабежом проезжавших, нопосле того ни о чем не было ни слуху ни духу. Умели люди заметать сор подпорог, ничего не скажешь! А главное, что делали, — щедро платили своемубарину. Столь щедро, что ему был прямой интерес горой стоять за такихверноподданных разбойничков. А вот ему, к примеру, князю Долгорукому, зачем,ради чего защищать поганого Никаху Сажина? Мало что опозорил перед вальяжным,обходительным, приятным в обращении и, безусловно, полезным испанскимпосланником герцогом де Лириа, так еще и деньги зажал. Восемь тысяч золотых,какая несусветная сумма! И все этому смерду? Вот она, жадность непомерная, а затакую жадность Господь наказывает — пусть и не сам, но руками других.

— На конюшню его, — небрежно бросил АлексейГригорьевич. — Хоть семь шкур с него спустите, а где деньги схоронил,дознайтесь.

В орущего Никаху вцепились, поволокли. Волчок вскочил ипроводил его взглядом с совершенно человеческим выражением удовлетворения.Потом перевел взгляд своих темных, с желтыми пятнышками глаз на императора — ивдруг, осев на задние лапы, завыл, вскинув морду вверх.

Петр даже качнулся. «Ишь, воет, словно по покойнику!» Ивдруг вспомнил, что собак с такими вот пятнышками над зрачками зовутдвуглазками и наделяют их пророческой, вещей силою. «Что сулит? Смерть близкую?Кому? На меня глядит и воет — значит, мне?!»

Он знал: смерть всегда за плечами — стоит за нами. От нее неспасешься, будь ты хоть пуп земли. Матушка, рожая его, умерла, Петр и не виделее ни разу. Отец-царевич умер... ну, был убит, но все равно, смерть егонастигла — посредством чужой руки, а настигла. Сестра любимая, Наталья, безкоторой юный государь не мыслил себе жизни... Умер даже дедушка, императорПетр, которого не называют иначе, как Великим, хотя внук скорее называл бы егоСтрашным, Ужасным, Чудовищным... Ненавистным. Никто не спасся от смерти! Ион... он тоже умрет? Когда? Скоро? Собака воет на того, кому в могилу лечьпредстоит!

Все заметили, как побледнел государь. Впрочем, каждомусделалось не по себе от этого жуткого воя.

Алексей Григорьевич занес ногу — пнуть Волчка, да покрепче,князь Иван схватился за плеть. Даша, ахнув, загородила собой пса, умоляющеуставилась на государя.

— Не троньте, — хрипло вымолвил тот, хотя желалотдать прямо противоположное приказание. — Чего с животины неразумнойвозьмешь? Только с глаз моих ее подальше отправьте.

— Я... я тотчас уеду, — пробормотала Даша. —И Волчка увезу. Мне надобно позаботиться о погребении родителей. И брату тамбез меня тяжело, в Воронихине. Дядюшка, ежели вы будете настолько добры, чтобыдать мне коня... окажите милость!

Алексей Григорьевич неприметно от государя сделал племянницестрашные глаза. Во дура деревенская! Только что девице было недвусмысленносказано: император желает видеть ее как можно чаще — так нет же! Уедет она! Дао каком отъезде может идти речь? Да какие тут могут быть родители?

— Письмо напиши брату, — непререкаемым тоном велелон. — А неграмотна — писцу моему надиктуй. Все толком обскажи. Брат все иуладит. Сей же час отправлю нарочного в Воронихино, он твою собачину и увезет.Не волнуйся, ни шерстинки с его шкуры не упадет.

Даша порывисто обняла Волчка, припала к нему лицом. Сердцеразрывалось от тоски, вещало недоброе, томилось болью. Однако и для нее волягосударева — как и для многих поколений ее предков! — была закономнепререкаемым. Хоть сердце вырви, а царю покорись! Поэтому, когда Дашаподнялась с колен, лицо ее было хоть и мрачным, но спокойным. Покорилась и она.

Петр Алексеевич с изумлением наблюдал, как подчинилсяподошедшему псарю только что свирепый, неуемный Волчок, дал себя увести, некидался, не лаял. Как будто понял необходимость прощания с хозяйкой. Что онатам ему нашептала, эта загадочная девица?! Говорит, сны вещие ей снятся. Вон созверями по-ихнему беседует. Может, ведьма? Отчего так волнуется в ееприсутствии душа? Чары, чары...

Князь Долгорукий пригласил всех в дом. Беспамятного Хорхенаконец-то унесли. Даша шла рядом с носилками, Петр Алексеевич — сбоку шага надва и мерил ее опытным — уже опытным! — вполне мужским взглядом.

Очень хороша, ну очень, И платье ей куда более пристало, чемштаны да кафтан. Косу жаль, небось роскошная была косища... но ничего, эти легкиевьющиеся волосы, которые спускаются на стройную Дашину шейку, ему тоже оченьнравятся, хоть ничем и не напоминают тяжелые прически придворных красавиц. Онусмехнулся, вспомнив: когда Даша — еще в образе Даньки — хлопотала вокругбесчувственного испанского курьера, этого, как его там зовут, не то Алекс, нето Хорхе, — тогда, помнится, молодой царь подумал, что дело здесь нечисто,уж очень мальчик взволнован... Не иначе за время пути «черноглазенький» успелприохотить приглядного, что девка, юнца к некоторым непристойным забавам,которые, по слухам, очень в ходу при изнеженном, испорченном, сластолюбивоммадридском дворе и даже при испанском посольстве в России. При всем своемнеуемном любострастии Петр к мужеложству относился с отвращением и брезгливостью,а потому был откровенно доволен, что ни «Данька», ни испанский курьер в сем немогут быть повинны.