— Сволочи! — заорал Малютка, морщась от боли. — Кто ж так подчаливает?

Роберт вдруг обнаружил, что тело его превратилось в вялый мешок, неспособный не только прыгать и перегрызать чужое горло, но даже пошевельнуть хотя бы пальцем.

— Лицам, задержанным на станции, предлагаем бросить оружие! — отчетливый радиоголос звучал твердо и устрашающе.

— Уже бросили! — поспешно сказал Малютка.

Щит исчез в стене. Роберт хотел подняться, но все усилия были бесполезны, как в кошмарном сне. На них, поблескивая большим круглым глазом, уставилась голубая коробка на высоких тонких ногах.

— Телекамера, — прошептал Малютка. — Не доверяют…

Он встал перед объективом, указал на себя и Роберта, на разобранные автомат и плазмометы и, запинаясь, сказал:

— Нас только двое. Без оружия… Вернее, пятеро, — быстро поправился он. — Двое там, — он неопределенно махнул рукой. — А третий в ванной. Покойники.

Радио молчало. Телекамера медленно двинулась мимо, доехала до поворота и остановилась, словно вглядываясь вглубь станции.

— Сейчас пожалуют! — Малютка занервничал, даже перекрестился, к удивлению Роберта, и покорно застыл, опустив голову и руки. — Не проболтайся про тех! Скажем, что они сами друг друга угробили.

Роберт все еще не мог подняться. Краем глаза он видел быстро мелькающие цифры на электронных часах, вмонтированных в рукав скафандра. Через несколько мгновений все будет кончено. Внезапно он вновь почувствовал свое тело. Только бы успеть! Он выбросил руку в сторону разобранного автомата, схватил его, начал торопливо прилаживать детали. Только бы успеть!

— Ты что, сдурел, сволочь?!

Юджин прыгнул к нему, вырвал автомат, ударил по лицу. Роберт зашипел от боли. Язык обожгла соленая кровь, губы набухли. Малютка поднял его, грубо схватив за шиворот, и поставил рядом с собой, вцепившись своими ручищами в его обессиленные руки.

— Стой смирно, сволочь!

Двери шлюзовой камеры разошлись. За ними стояли четверо, вооруженные подобием плазмометов, в серебристых скафандрах с белыми шлемами, скрывавшими лица. Они почти одновременно поднесли руки к шлемам, шлемы откинулись и перед Робертом и Малюткой Юджином оказались самые обыкновенные молодые парни, ну вроде Эриха Майера, Дика Редстоу или Луиса Мариньо.

— Просим в гости, господа оппозиционеры!

Это сказал один из них, молодой, — может быть, лет на пять-шесть старше Роберта, — светловолосый и голубоглазый, и не очень-то грозный на вид. И голубые его глаза совсем не пылали ненавистью, глядели с любопытством, как на диковинных животных. Голубоглазый повел оружием в сторону выхода.

— Ярлыки мы тоже клеить умеем! — с вызовом сказал Роберт.

Голубоглазый промолчал. Двое других двинулись к Роберту и Малютке, прошли мимо, словно не замечая, и неторопливо направились дальше по коридору.

«Проверить…» — догадался Роберт.

— Мы ждем!

Голубоглазый нетерпеливо шевельнулся, и Роберт ударил его ногой. Он целил по рукам, чтобы выбить оружие, но голубоглазый был начеку. Он аккуратно увернулся, и Юджин сбил Роберта с ног.

— Да я тебя сейчас! — закричал Малютка и замахнулся для удара, но его остановил окрик второго землянина, широколицего, добродушного на вид парня:

— Полегче!

Малютка покорно замер.

— А ты, паренек, не лягайся, — посоветовал широколицый Роберту, с ненавистью глядевшему на него.

Голубоглазый наклонился, чтобы помочь Роберту подняться, но Роберт оттолкнул протянутую руку.

— Ну давайте, бейте! — закричал он, вставая. — Бейте! Стреляйте! Ненавижу!..

— Хватит орать! — резко сказал голубоглазый и добавил насмешливо: — Ты что, истеричка?

Роберт замолчал. И ему вдруг стало все равно.

— Ладно, сколько можно стоять? — произнес голубоглазый. — Какой смысл? Пошли!

«Прощайте! — c горечью подумал Роберт. — Красивая смерть — вот, оказывается, смысл жизни. Борьба не удалась. Прощай, Гедда, прощай, Софи, прощай, Паркинсон. Прощай, База, ты хоть и была змеиным гнездом, но давала одну очень важную и чертовски приятную, несмотря ни на что, возможность. Возможность жить. Теперь эта возможность отнимается навсегда — в переселение душ я не очень-то верю. Не воплощусь я никогда ни в камне, ни в цветке, ни в птице. Все. Определили тебе срок в шестнадцать лет и теперь говорят: хватит. Ты прошел по этому миру, Роберт Гриссом, и ни следа оставить не успел, ни наследить особо. Так, жило что-то незаметное и уйдет незаметно, ни у кого не оставив памяти. Разве что у Гедды, для которой я так навсегда и останусь глупым мальчишкой…»

Он вздохнул, посмотрел на оцепеневшего Малютку, надел шлем и направился к выходу.

Впрочем, он не знал, что это выход.

Солнце припекало уже довольно чувствительно, поэтому Роберт снял рубашку и подложил под голову. Он лежал на спине, раскинув руки, и лениво рассматривал противоположный берег — маленький песчаный пляж, обрыв, поросший травой, кусты, опустившие в воду зеленые ветви. Босыми ногами он ощущал приятную прохладу травы и если бы не слепни, все было бы просто отлично. Здесь, у речки, временами пробегал пропахший соснами ветерок, от воды тянуло свежестью, и лень было шевелиться, а тем более вставать и идти на завтрак.

Он лежал на траве у неглубокой речки, а вокруг зеленели луга, горбились холмы, и на той стороне, на холмах, пышным зеленым облаком теснились дубы, а на этой на луга наступал сосновый лес. Совсем недалеко, за ближним холмом, зеленую голову которого делил узкий пробор тропинки, замер под солнцем маленький пруд с высокими камышами и синими стрекозами, и у берега большой сонной рыбой застыла полузатопленная старая лодка. А дальше, за лугами и холмами, на многие километры тянулся сосновый лес, и где он кончался, не знал, наверное, никто. Зато если идти по течению вдоль вертлявой речки с золотистым песчаным дном, то, пройдя десяток поворотов и три омута с серой водой, миновав сотни птичьих гнезд-отверстий, прошивших обрывистый берег наподобие автоматных очередей, можно было выйти к широкой реке, которая называлась Волгой. Волга выплывала прямо из белесо-голубого неба и широкой просекой, прорубленной в сосновых лесах, неторопливо уходила за поворот. Далеко за горизонтом ее стискивали каменные объятия набережных большого зеленого города, основанного здесь с незапамятных времен. Город старался удержать реку приземистыми тушами старинных серых мостов, закрыть от нее небо громадами зданий, и лишь прорвавшись сквозь это каменное окружение, Волга вздыхала полной грудью и разливалась среди полей, неспешно продолжая долгий путь к морю.

А лес изрезали песчаные дороги, усеянные сосновой хвоей, и вдоль дорог росла пыльная и очень вкусная земляника, и над мокрым песком у ручьев суетились желтые тучки бабочек. И еще в лесу были небольшие поляны, поросшие молодым сосняком, и если раскусить длинную зеленую иголку, сорванную с липкой ветки, она окажется чуть кисловатой…