маленькими пристройками подсобных помещений, казался неприметным под нависшим над ним широким балконом по всему периметру второго этажа. Деревянные опоры-колонны, стилизованные под дворцовый декор, придавали строению монументальный вид, а изящные перила балкона, опирающиеся на пузатые балясины, смотрелись вызывающе зажиточно. Под многоярусной крышей, в мансардах, скрывались небольшие комнатки, отчего навскидку было трудно определить этажность дома.

– Да-а, – Будасси, не без удовлетворения, наблюдал за реакцией Ананьева, – два месяца назад перевезли из Повенца.

– Поверить трудно. Простые срубы перетаскиваем – это ладно, но такую громадину.

– Отработанная технология. После перевозки огромного клуба с Медгоры в Дмитров, всё остальное разбирают и собирают без проблем. Лиственница – дерево добротное.

Две белокурые девочки-близняшки, лет пяти, выбежали навстречу.

– Вот, познакомься, мои два бриллианта… – не успел Будасси закончить фразу, как девочки обхватили ноги Будасси, – ну, ну, полегче, с ног сшибёте, – смеясь, поднял и поцеловал сначала одну, потом другую.

Девочки недоверчиво посматривали на Ананьева. Которая посмелее с гордостью заявила: "А наш папа делает, чтобы Волга к Москве повернула!"

Будасси рассмеялся, взъерошил ей волосы: " Дядя тоже наш канал строит".

Девочка смутилась: "А почему дядя такой старый?"

Ананьев расхохотался: "Устами младенца…"

– Хозяйка, принимай гостя, – Будасси махнул рукой жене, показавшейся на балконе,– организуй что-нибудь поесть. Нам с Александром Георгиевичем надо обсудить производственные проблемы.

– Вовремя, как знали, борщ недавно сварила, мы с девочками уже отобедали.

Гостиная не отличалась изысками: деревянный стол, простые табуретки… белая кошка в углу около блюдца с молоком.

Ананьев оттягивал расправу над кусками говядины: сначала старательно уплетал овощную часть борща. Когда подошла очередь мяса, он перенёс самый большой кусок в рот и медленно пережевал.

– Выпьем? – Будасси приподнял бутылку водки над столом.

– Чего спрашиваешь, коль на стол поставил?

– Помню, помню, ты не любишь под горячее. Не изменились привычки? – Будасси налил по пятьдесят грамм в две небольшие рюмки.

– Ну, так я закончил. Отменный борщ. Давно говядину не ел. Холостяцкая жизнь подразумевает кормление в столовой, а в современных реалиях там с мясом не очень… за встречу, – Ананьев опорожнил рюмку, поморщился, рефлекторно прикрыл рот рукой и потянулся за огурцом, – в деревне можно мясо найти?

– Так просто не дадут. Сам знаешь, все обязаны сдавать. Только через спекулянтов, на них выход по знакомым. Скажу хозяйке, пару килограмм добудет, – Будасси выпил не морщась, закусил куском мяса, – Ладно, расскажи, что у тебя? слышал дамбу почти закончили?

– Да уже котлованы под шлюзы вовсю… почти без выходных, – Ананьев вздохнул, – Саня, не так часто наливай, мне ещё домой добираться.

– Домой? Ишь чего вздумал, – Будасси артистично развёл руками, широко улыбнулся, – а это чем не дом? Здесь заночуешь, внизу комнатка хорошая есть. Мне сегодня хочется поболтать с умным человеком, – Будасси взялся за бутылку, – хотя, да, действительно, зачастил.

Ананьев почувствовал, что становится хорошо – тепло разливалось по телу.

– Поболтать, это можно… Вот всё думаю, лучше технарями жить стали или нет? Вспомни, после революции, пока НЭП не наступил… да на нас как на приспешников капитала, саботажников и тайных контрреволюционеров смотрели. Тошно на службу было ходить. Руки опускались от бессмысленных заданий. Сколько же тогда расплодилось разных главков и центров. От меня, например, требовали калькуляцию стоимости такого-то сорта текстиля для обмена его без денег на такой-то сорт других изделий. Я привык калькулировать стоимость в деньгах. Но мне говорили, что так было при капитализме, а при социализме учет в денежных знаках нужно заменить «непосредственно-трудовым учётом». А как его производить, свежеиспечённое коммунистическое начальство не знало, они только бессмысленно повторяли слова, надёрганные из каких-то книжек. Ну, и как можно было делать то, что никто не знает?

Будасси, в задумчивости, смотрел в одну точку. Ананьев сделал паузу и продолжил.

– Хотя, как НЭП установился, сразу всё пришло в норму. Помнишь, да мы тогда точно вышли из склепа – дышать стали. Правда, Сталин быстро свернул – побоялся. Конечно, ясно было, что развалится вся эта политическая кухня – куда девать столько политически заряженой молодёжи? Головы забили новой религией, а работать не научили. И опять спецы виноваты, опять шпионскую нить тянут, одно дело Промпартии чего стоит. Стариков прилюдно осудили. И посмотри, как стервятники, оголтелая рвань набросилась. Это ж надо, придумали интервенцию приписать… – Ананьев усмехнулся.

– Там, вообще, в приговоре, такая ахинея. Помнишь: "болота осушали, чтобы врагам было легче идти по русской земле", – Будасси медленно покрутил пальцами рюмку.

– Нам с тобой может даже и повезло, что раньше посадили, а то, неизвестно, чем дело бы кончилось… правда, мы помоложе, – Ананьев махнул ладонью, мол, наливай.

Будасси выпил, на этот раз поморщился.

– Постой-постой, – залез в нагрудный карман гимнастёрки, вытянул сложенный вчетверо лист бумаги, развернул, – ты, наверное, помнишь Ковалёва, в культотделе на Беломорстрое работал, теперь в лагпункте на нашем участке.

– Знакомая фамилия, – Ананьев силился вспомнить.

– Ну, который прославился на Медгоре, ну помнишь, удалось ему человек тридцать отказников поднять, даже бригаду ударную сколотить.

– А, вспомнил, – Ананьев вскинул руку, повращал ладонью в воздухе, пальцами имитируя ветреность, – такой шустренький, который за финансовые карусели сидел. Приоритеты Госплана крутил, кому нужнее, кому не очень и свой процент из общей кормушки получал.

– Да он, так вот теперь рассказы и стихи у него неплохие выходят, вот послушай.

"В чем цель и смысл жизни?"

Такой вопрос ведь каждый задавал,

И обсуждали это часто,

Но я всегда серьезно недоумевал.

И как понять то,

Что положено в основу этой мысли.

Ведь цели жизни в том,

Чтобы построить смысл жизни.

Но мысли эти призрачны,

Как призрачен весь свет.

Мечты всегда капризны

И истины в них нет.

– Что ж, есть над чем задуматься, – Ананьев хмыкнул, – с чего ты вдруг поэзию лагерную начал собирать?

– Есть интерес… мыслишки появились… надо одну идейку затратную на участке провести, без поддержки сверху не обойтись, – Будасси дальше решил не юлить, – Короче, жена Ягоды, книжку о перековке пишет, ну я и решил помочь материалом, так сказать из самых низов, а там может шепнёт всесильному наркому о наших проблемах.

– Узнаю тебя, шельма, – Ананьев заухухухал, – любишь ты начальство ввязывать в проблемы. Всегда удивлялся твоей хваткости. Вроде на вид не скажешь, что карьерист, а тем не менее, как бы свой у чекистов. А что за проблемы?

– Да вот решил одну конструкцию соорудить, у меня затор на разгрузке грунта, хочу попробовать смывать прямо с платформ гидромониторами, – Будасси сложил лист со стихами и всунул обратно в карман, – наши в Дмитрове нос воротят: моторов нет, насосов нет, труб нет… ничего нет.

– Я слышал, сметы наверху