конечно, большое, что оба мужа хотя и не были особенно религиозными, но в Бога верили и венчались церковным браком без моего принуждения. Лето прожили. В октябре была чудная и даже жаркая погода. Мы наслаждались купаньем в море. Я сильно волновалась, когда волны перекатывались через головы, и сердце замирало из-за детей, а потом привыкла, видя, что никто из купающихся не боится, а напротив, еще стараются пройти дальше навстречу волнам. Каспийское море всегда волнуется, как я писала, и бьется о берегь. Муж мой вскоре оставил и то место и вернулся к нам. Нужно было и его кормить, а еды почти никакой. На базаре все страшно поднялось в цене. Началась обычная спекуляция и так называемое мешочничество, когда приходилось ездить далеко куда-нибудь, чтоб достать ржаной муки или картофель. Я ездила в январе к северу за Грозный при ужасных, преждеописанных условиях поездки по железным дорогам. Но меня все новое все же интересовало. Например, такая картина: морозная лунная ночь, недалеко от маленькой станции, куда не пускают ночевать, разложен костер, кругом мешочники и я среди них, но грелись не только люди. С низовьев гор выходили шакалы, привлеченные огнем, и рассаживались, как собаки, на задния лапы в расстоянии, самое большее, 50-ти шагов. Они имеють вид не то ощетинившихся волчать, не тоободранных, с торчашей шерстью лисиц. Глаза у них как огоньки горели, и они выли, и щелкали зубами. Иногда начинали смелеть и все вместе продвигались ближе к людям и огню. Бросит в них кто-нибудь горящей головней—они отступят, через несколько минуть опять, и так до рассвета. Когда человек не один, а несколько, они не трогают, но если их много, а человек попадется им один, то не миновать ему быть растерзанным. Петя, как железнодорожный служащий, имел право один раз в году на безплатную поездку для матери куда угодно. В декабре второго года его службы я решила съездить в Москву с маленьким 8-летним Андрюшей. Петя и 11-летняя Наташа оставались с отцом, и старшая Ирочка оставалась жить в Дербенте, хоть на отдельной квартире, но на нее я могла полагаться вполне. Билет был в классном вагоне, в котором купе для шести лиц выходили в проход. Ъхали в большинстве евреи, богато одетые (начало НЭПа), из Баку и Тифлиса, и только в двух купе были персы. Андрюша был чрезвычайно хорошенький и веселый, и персы с ним целый день забавлялись. Хоть мы и трудно понимали друг друга, но были такие, что говорили немного по-русски, и мы объяснились, куда каждый из нась ехал. Они угощали Андрюшу и меня чудесными тонкокожими грецкими орехами, изюмом и инжиром. До станции Гудермес оставалась одна остановка. В Гудермесе начальником движения был инженер Г., с которым мы познакомились еще в Нальчике. Он, зная, что я собираюсь в Москву, просил от поезда до поезда сделать остановку и навестить его и его жену. Поэтому я надела на Андрюшу теплую куртку и шапку, т. к. была зима, да и в вагоне было холодно. Сама же не оделась, думая, что успею. Подъехали мы кь последней остановке, разъезду Инчхе, в четыре часа дня. Там поезд обычно не останавливался, а тут всталь. Внимания не обратили, думая, что что-нибудь обычное в дороге, или поезд встречный, или еще что другое. Стоим. Окна замерзли. Стоим час, стоим два, пассажиры волнуются, кондукторов неть, и никто не заходить сообщить в чем дело. Стоим еще час, стемнело совсем, и слышатся какие-то крики. Состав был большой и наш вагон последний. Дикие крики приближаются, и вдруг в вагон наш врываются человек двадцать чеченцев, страшные озверелые, в громадных папахах, все с ружъями и факелами в руках. Я в первый момент решила что кого-то ищет ГПУ, так как один кричал по-русски: «Деньги давай!» Тут я сообразила, что это нападение разбойников. Предварительно, пока они еще не вошли в наше купе, я притворила дверь. Бывшие с нами двос евреев выскочили, чеченец рванул дверь, я опять хотела прикрыть, он прикладом ударил меня в грудь, я упала на сиденье. К счастью. он ничего мне не повредил Он выбил окно и стал выбрасывать все, что было из вещей. Я воспользовалась этим, схватила Андрюшу и скользнула мимо него и других в соседнее купе, к знакомым персам. Их там было полно, т. к. все втиснулись в одно купе, я не выпускала Андрюшу. Ближайший к двери схватил меня за талию обеими руками, взял быстро вместе с Андрюшей к себе на колени и сказал: «Сиди и молчи». Опять Милость Божья. Как только я взошла, они успели запереть дверь. Чеченцы стали дверь рвать и бить прикладами. Персы дрожащими голосами стали просить сперва через закрытую дверь оставить их, все время крича: «Аллах, Аллах!» и еще что-то. Когда же дверь заставили открыть, мне и Андрюше движением глаз показали спрятать головы, что мы и сделали, уткнувшись в пальто перса. Один из них, трясясь, объяснял что-то именем Аллаха разбойникам. Они не тронули этого купе и закрыли дверь. Оказалось, что персы поручились, что никого, кроме мусульман, в купе неть. Везде, во всяком народе есть добрые сердца! Чеченцы искали русских и вообще коммунистов. Когда все ушли и можно было опомниться и выйти в коридор, то зрелище было невеселое. Все окна выбиты, мужчины в одном нижнем белье кричать в отчаянии, а многие рыдают. У них все пропало и отобрано золото (а оно у них, у евреев, было), бывшее на них спрятанно. В нашем вагоне была кроме меня только одна женщина, и ее забрали чеченцы, как и всех женщин из поезда. Эти несчастные никогда уже не возвращались, если чеченцам или ингушам удавалось кого-нибудь похитить.

Взошла луна, мороз, я без пальто, все, что было; о мной, выброшено в окно. Хорошо, что я заблаговеменно одела Андрюшу. Все полотно заброшено чемоданами, пледами, корзинами, которые разбойниики быстро подбирали и складывали на особого рода двуколки. Живугь чеченцы (вернее, жили) в горах, на самых почти вершинах, и действительно, правильно сравнение их с орлами. В то время никаким способом передвижения до них нельзя было добраться. Теперь пишут в газетах, что из-за воcстания против советских коммунистических законов и режима все это племя насильно переселено в Сибирь. Вряд ли они смогут приспособиться и к климату, и к в корне противоположным условиям жизни. Ясно, что если это племя еще не вымерло все, то скоро исчезнет и память об этом народе с лица земли.

Оказалось, что с разъезда Инчхе два дня