Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как рассказку из «Пентхауса»?
– Ты почитываешь «Пентхаус»?
По правде сказать, я этой прессы не видел с тех пор, как Микки застукала меня за листанием «Хастлера», принесенного приятелем в класс еще в школе, то есть десять с лишним лет назад.
– Да боже упаси.
Киппи пожала плечами.
– Думаю, он сам придавал этому такое звучание.
– И как ты поступила? – спросил я, уводя разговор от «Пентхауса».
– Оделась, собрала в пакет вещи и ушла.
– А он что-нибудь сказал в свое оправдание?
– Ну он, понятно, был ошеломлен, когда я вышла из ванной, – это точно. Сразу дал отбой, забыв про свою хрюшку-подружку, и пытался что-то там мямлить: «Ну милая, ну сладкая»… как будто я идиотка. Потом стал рассказывать, что, мол, все парни так разговаривают, хотя самое путное, что он сделал за последние десять минут, – это описание окружностей моих сосков.
Я попытался подавить улыбку в ее младенчестве, но с треском провалился.
– Вот видишь, – сказала она. – Ты посмеиваешься. Все вы, игрек-хромосомы, одинаковы[26].
– Вот тут ты ошибаешься, – возразил я. – Не все. Я бы сначала убедился, что твоей машины нет на месте, и уже потом звонил друзьям.
– Очень мило с твоей стороны.
– Послушай, Кип, – сказал я, мгновенно поняв, что сокращением ее имени проявляю фамильярность. – Может статься, твой посыл верен и все парни свиньи. Но тогда тебе нужно найти одного такого, кто может это в себе подавлять, прятать и маскировать. Взять мою бабушку: она, например, стала открывать в деде свинство только уже к семидесяти, когда уже поздно было что-либо менять и накопленная привязанность к старому чудаку этого не давала.
Киппи сделала глоток кофе, поставила чашку и спросила:
– А почему ты никому не попался? Живешь такой весь вольный, на природе, в походных условиях…
– Не так уж часто я в походы и выбираюсь. А ты считаешь, что я грубый, привязанный к кочевой жизни мужлан?
– Я разве сказала «грубый»?
– «Вольный» и «грубый» идут рука об руку. Это данность.
– Но тебе все же понадобилась девушка, чтобы совладать с тем недоростком.
Я поставил свой кофе.
– Тот дикареныш был силен, как бес. А нож у него – чистый мачете.
– Да расслабься, Мейс, я пошутила, – сказала она примирительно. – Только ты не ответил на мой вопрос. Почему тебя никто не заглотил?
Я пожал плечами.
– Заглотить-то заглотил, да с некоторых пор как бы выплюнул.
– Ты разведен?
Я кивнул.
– Но сам ты этого не хотел?
Неловко поерзав, я покачал головой. Несколько секунд мы сидели молча.
– Ты сделал что-нибудь хреноватое?
– «Хреноватое»… – Я с грустинкой усмехнулся. – Да нет, ничего хреноватового я не делал. Просто отдалились друг от друга. Точнее будет сказать, Микки отдалилась. Я даже не знаю, что произошло. Мы дружили, ходили влюбленными еще в школе… Говорят, такие браки недолговечны.
– Мне жаль. Извини.
Я откинулся на спинку стула.
– Вообще-то выплюнут я довольно давно. А Микки, кажется, снова выходит замуж.
Мы опять углубились в молчание. Я уже жалел, что мое воспоминание бросило тень на весь разговор. Хотелось брякнуть какую-нибудь шутку, но тут встала Вира и, подойдя к лежащей у двери тарелочке фрисби, взяла ее в зубы и положила на колени офицеру Киппи Гимм.
– Опа! Получите повестку.
Киппи рассмеялась. Рассмеялся и я. Мир выправился.
Глава 23
Да будь он неладен, этот фиксированный доход.
Страховые выплаты поступали Уэстону Дэвису на банковский счет в третью среду каждого месяца, не важно, на какую дату приходилась эта среда. Понятно, что львиная доля отсюда шла на проживание в этой дыре. И независимо от того, как Дэвис планировал свой бюджет, кризис всегда наступал за неделю до того, как деньги поступали на депозит.
Это означало, что сушь наступала в середине месяца, и Дэвис обнаруживал почти полную невозможность обрести здесь живительную влагу в виде напитков. Особенно после того, как бухгалтерия «Визы» заморозила ему кредитку и периодически слала письма с угрозами, подхлестывая их еще и телефонными звонками с суровым голосом диктора. Уэстон Дэвис хихикал – он был должен «Визе» двенадцать тысяч с гаком или около того.
Идея пришла ему вчера днем, за просмотром телика в общей гостиной. Кто-то в «Серебряных годах» (скорее всего, родня одного из здешних старперов) привез и оставил полную коробку имбирных печенюх размером с блюдце. Убедившись, что никто не смотрит, Дэвис ухватил целую дюжину – по шесть в каждую руку – и бегом-бегом притащил их к себе в комнатку. Затем спустился на кухню и попросил у работника пакет на молнии. Отсюда он отправился в мастерскую, где стайка старперов-сплетников сутулилась день-деньской за вышиванием, аппликациями и прочим дерьмом, как в детсаде. У наименее трухлявого он разжился лентой. Плюс плотной бумагой, скотчем и парой цветных фломастеров.
Тогда Дэвис пристроился за угловым столом, взял пакет на молнии и соорудил красочный ярлык с надписью «Благотворительная распродажа выпечки».
Это была легкая часть. Хотя утро обещало быть многотрудным.
Надо сказать, что Уэстона Дэвиса не раз вызывали в кабинет директора Шелли Федорчак для предъявления ему ноты недовольства от кого-нибудь из жильцов «Серебряных годов». А тут еще в начале года случилась неприятность, когда Дэвису сообщили, что эти самые «Годы» (или «гады») не принимают отныне передач из винных магазинов. Или они обрубают конкретно его передачи? Изначальную причину переполоха он уже позабыл, но по сей день гадал, кто же из этих маразматиков на девятом десятке настучал директорше и раздул все это дело до размера вселенского. Это вполне могли быть те склочники-поделочники, или вон те сидящие за шашками хрычи с нижнего этажа, или другой какой мудозвон.
Дэвис надел свою единственную рубашку и черные брюки. Зачесал свои седины на пробор и с минуту смотрелся в зеркало, вслед за чем провел расческой по косматым бровям. Не раз то один какой-нибудь проклятый дуралей, то другой подмечал, что с его белыми космами и бровями, с его румяно-красными щеками ему недостает лишь фальшивой бороды, чтобы выдавать себя за схуднувшего Криса Крингла[27]. И действительно, в
