– Добрый вечер, милая леди и любезный сударь.

Николас резко развернулся, ища сквозь завесу дождя источник тихого голоса. В нескольких футах позади стоял белокурый мальчик в цвета золота и слоновой кости камзоле и жилете, забрызганных грязью и дождем чулках, и хмурился, глядя на них. Перо на его щегольской шапочке поникло и с хлопком вывернулось, когда он склонил голову.

– Моя госпожа приглашает вас на чай.

Если честно, горячая чашка чая казалась благословением небес. Но, прежде чем Николас успел согласиться, София ответила:

– Мы предпочитаем вино.

Он мог бы с этим поспорить, и очень решительно, но мальчик раздулся от важности и изящно поклонился. София ухмыльнулась Николасу, и он заподозрил, что что-то пропустил… какой-то шифр.

– Не соблаговолите ли вы с вашим… гостем… последовать за мной?

Золотой мальчик повел их вокруг башни и Николас снова замер как вкопанный, увидев огромные часы, испещренные символами, гербами, картами. На вид эти хитросплетения напомнили ему астролябию. София подошла к нему, прищурившись:

– Можешь убрать это нелепое выражение с лица? Это астрономические часы.

Ее слова не сказали ему ничего, кроме того, что эта огромная астролябия служила скорее для определения времени, чем для его искажения. Мальчик петлял по улицам Праги с легкостью местного жителя, не обращая внимания на шедевры, вросшие в кожу города. Следующего за ним Николаса настолько поглотили городские чудеса, что ему потребовалось некоторое время, чтобы заметить происходящие вокруг странности.

Он сбавил темп, пытаясь понять, не обман ли это зрения… Николас ужасно устал и едва волочил ноги. К ним приблизилась очередная группка людей, предоставив еще одну возможность проверить. И… снова. Он втянул воздух, глядя, как солдаты, девушка, старик, несмотря на дождь, остановились и повернулись к ним спинами, пока они с Софией и мальчиком проходили мимо.

– Что ты все фыркаешь и пыхтишь? – поинтересовалась София. – Бормочешь, как выкипающий чайник.

– Нас чураются, – сказал он, понизив голос, чтобы ребенок не расслышал. – Или нашего провожатого.

Недоуменный взгляд Софии перерос в плохо подавляемое изумление, когда он проиллюстрировал свои слова, шлепая по лужам узкой улочки. Что сбивало с толку больше всего, так это то, что, вопреки недвусмысленности действий, люди не показывали никаких намеков на отвращение или презрение. В их глазах не было ни усмешки, ни ненависти, ни подозрения. От лиц пражан веяло спокойствием мраморных статуй, и, стоило троице пройти, люди снова поворачивались и как ни в чем не бывало продолжали свой путь.

Оглянувшись через плечо, мальчик, должно быть, уловил волнение Николаса, потому что вдруг сказал:

– Не тревожьтесь, сэр. Они ничего не могут с этим поделать.

Это значило… что именно? Их принуждали? Да так единообразно?

– Ой, я и забыла, – пробормотала София, отмахиваясь от попыток Николаса вовлечь ее в загадочную тайну. – Хитрость, чтобы отсечь ненужных свидетелей. Дедушка – Айронвуд – считает, что Белладонна отвалила всем в этом городе столько золота, что они даже имя ее не смеют выдохнуть, не говоря уже о том, чтобы обращать взгляд на нее саму или ее гостей.

Хотя в любую эпоху деньгам было под силу купить многое, происходящее казалось на ступеньку выше обычной сделки. Николас подошел к ближайшей женщине, похожей на служанку: постарше, в одежде без украшений, с прикрытой мешковиной корзинкой овощей в руках. Она оставалась невероятно спокойной, даже когда Николас подошел поближе, изучая безучастное лицо, и рискнул легонько дотронуться до женщины.

Она не шелохнулась. Даже не моргнула.

– Ты говорила, она не ведьма, – прошипел Николас, догоняя Софию с мальчиком. – Клялась!

– Она не ведьма, – возразила София, оглядываясь через плечо на женщину, которая встряхнулась, словно выходя из глубокого сна, и продолжила свой путь. Николас не упустил редкую вспышку неуверенности на ее лице, когда девушка призналась: – По крайней мере… я в этом не сомневаюсь.

Наконец, мальчик привел их на улицу, застроенную роскошными особняками; точнее, маленькими дворцами, с дверьми, способными, судя по всему, выдержать таран, и окнами, в которых мелькали свет свечей и вороватые взгляды слуг.

В самом конце улицы, за пышным пражским богатством, притаилась тесная лавка, завалившаяся так, что окна и дверь стояли под углом. Над окном, затянутым шторой, не было никакой вывески. Николас погладил пальцами Эттину сережку, висевшую на кожаном шнурке, вздохнул, чтобы успокоиться, и вошел вслед за Софией. Лавка выкашлянула теплую пыль и запах прелой земли. По комнате, словно путеводные звезды, были расставлены десятки свечей. Однако тусклый свет лишь придавал полкам с бутылками и кувшинами, частью треснутыми и полупустыми, еще более грязный и запущенный вид, чем кружево опутавшей их закопченной паутины.

Половина полок прогнулись или сломались, просыпав забытое содержимое на пол. Свечной воск капал на витрины и стулья, изношенные или вообще сломанные. Как Николасу ни хотелось оказаться в теплом доме, чтобы обсушиться и согреться, весь этот тлен будил только непреодолимый зуд по всей коже.

– Мадам! – прокричал мальчик.

Малиновый занавес за дальним прилавком зашуршал, и из-под портрета ребенка с кукольным личиком вышла молодая женщина. Волосы, словно вороново крыло: черные с естественным блеском, заиграли в свете свечей даже без приколотой к ним золотой с жемчугом сетки. Висевший на шее тяжелый золотой крест нырял в низкий лиф землянично-розового шелкового платья – наряд совсем не вязался с клубившейся вокруг пылью. Лицо с огромными глазищами и полными губами приковывало взгляд, да так, что Николас шагнул к женщине без видимой на то причины. Мысли, силясь разобраться в самих себе, размякли по краям.

Женщина приласкала мальчика, склонившись, провела пальцем по его переносице, со сладкой – чистейший мед – улыбкой. Он кивнул в ответ на ее шепот и радостно подскочил к стоящему неподалеку табурету, схватив тонкую книгу в кожаном переплете.

Женщина мерцала в свете свечей, улыбаясь гостям. Ее кожа, золото, бисер и металлические нити, пронизывающие платье, – все взывало, ярко и смело. Свет поймал ее, словно пламя на стекле.

Николас отшатнулся, склонил голову набок, чтобы получше ее рассмотреть. В том, как она, не двигаясь, мерцала, словно свечи, горящие на прилавке, было что-то, что заставило его усомниться в своих глазах.

– Видишь? – усмехнулась София. – Я же говорила: скоро ты и думать забудешь о Линден.

Он повернулся к ней, цепляясь за слова, которые еще секунду назад теснились на кончике языка. Все было не так. Николас не чувствовал натиска влечения, сбивающего с ног, как с Эттой, но… это было… ближе к приступу, наступающему, если выпить слишком много виски на пустой желудок. Недуг.

– Добро пожаловать, – сказала женщина так тихо, что Николас с Софией снова шагнули к ней, чтобы расслышать. Свечи повторили их движение, и, всего на мгновение оторвав взгляд от женщины – Белладонны, – он заметил, что среди вонючего множества разбухших сальных свечей одна горела кроваво-красным.