видели седьмые сны, Гущин глянул на окна.

– Дома, – объявил он уверенно. – Окно открыто от духоты. Когда днем являлись вчера, все задраено было. Пошли. Макар, действуй.

Макар и Клавдий поднялись на четвертый этаж (в облезлом подъезде из-за сломанного домофона дверь не запиралась). Полковник Гущин лестничные пролеты преодолел с великим усилием, он удерживался от кашля.

Макар нажал кнопку звонка квартиры почтальона Сурковой. Затем еще раз и еще. Тишина за фанерной дверью. Затем они услышали шаги. Однако никто не спросил «кто там?».

– Илюха, блин, оборзел, что ли, вконец, – прошипел Макар тихо и зло. – Чего не забираешь? Они счетчик мне включили… – он выдал длинное витиеватое матерное ругательство. – Я вернуть товар уже не могу, ты не забираешь… Думаешь, одному мне кишки выпустят, а ты сухим высочишь, долбоеб!!

Он выпалил весь этот бред залпом, и Клавдий Мамонтов решил, что, даже если Сурков алкаш и нарик, он все равно не купится на подобную чушь и не откроет дверь, как вдруг…

Щелкнул замок и…

– Ромка, сука, ты чего сам приперся, блин?! Чего я не забрал, там же ни…! Никаких сообщений, – испуганный, сиплый со сна голос Суркова раздавался из дверной щели, что медленно ширилась. Речь сбивчивая и запах водки…

Клавдий Мамонтов, не давая ему опомниться, со всего размаха ударил в дверь ногой. Она едва не слетела с петель, распахнулась. Суркова отбросило к стене, и они вошли в квартиру.

Илья Сурков ошарашенно пялился на них.

– Вы кто на… такие?!

– Полиция Московской области. – Полковник Гущин аккуратно закрыл хлипкую дверь и шагнул прямо к Суркову – тот встретил их в трусах и майке, явно прямо с постели.

– Ты чего от полиции прячешься? – спросил он.

– Не скрываюсь я… на работе вкалывал…

– На какой еще работе? – спросил полковник Гущин. – Кем и где вы трудитесь?

Клавдий Мамонтов разглядывал сына почтальона Сурковой. Жилистый, тощий, темноволосый, лет тридцати. Лицо серое, заросло щетиной. Под глазами мешки. На щеке – родинка. Нет сомнений, что алкаш, их видно за километр.

Сурков затравленно смотрел на них, молчал.

– Почему не забираешь тело матери из морга для похорон? – спросил полковник Гущин, меняя тон.

Сурков опустил голову.

– Стыд-то уж совсем пропил? – не унимался полковник Гущин. – Не по-человечески ведь, по-скотски это.

– Не на что мне ее хоронить. У меня денег нет, – глухо выдавил из себя Сурков. – Она на почте пахала, пусть почта ее хоронит. Или кремируют за счет государства. Урну я возьму потом, так и быть.

Клавдий Мамонтов окинул взглядом тесную квартиру Сурковых – две смежных комнаты, старая мебель, после смерти хозяйки женского присутствия уже не чувствуется – везде грязь, хаос, окурки, сор на полу, пустые бутылки на подоконнике. Сынок за полтора месяца превратил пусть и бедное, но чистое жилье в настоящий хлев.

– К вам несколько раз приходили сотрудники полиции, местный участковый, – продолжал Гущин. – Вы уклонялись от встреч, запирались в квартире, отвечали только через дверь.

– Я бухал. Не помню я ничего. Они спрашивали, я им объяснял.

– В полиции остались личные вещи вашей матери, ее карта из Сбербанка. Вы их тоже не получили.

– Приду за вещами в ментовку или в морг, – Илья Сурков вскинул на Гущина мутные глаза, – а они мне мамашин труп всучат – хорони сам свою родительницу. Поэтому не ходил, избегал. А карта ее… Да хрен с ней, я все равно по ней снять бабло не могу. Да и нет там ничего, она деньги не копила, на себя тратила все.

– В тот день, двадцатого мая, ваша мать ушла на работу утром и вечером не вернулась домой. Вы не заявили в полицию о ее пропаже, – объявил полковник Гущин.

– Я бухал два дня, – признался Илья Сурков. – И дома отсутствовал. Я бухла купил, жара ведь сейчас, сидел на природе. Очнулся на детской площадке, но это уж на третьи сутки, домой приполз, заснул, а мне менты в дверь стучат. Сказали – мать умерла, убили ее. Ну, я горевал потом. Бухал до беспамятства.

«Что бы у него ни спрашивали, на все один ответ – «бухал», – подумал Клавдий Мамонтов. – Однако он моментально среагировал, когда Макар отколол свой скетч. Наркоман и алкаш запойный не одно и то же. А Сурков пытается убедить нас, что он именно пропойца…»

Во всей сцене и беседе опять имелось некое смутное противоречие, однако Клавдий Мамонтов надеялся, что полковник Гущин разберется и сам его устранит во время допроса.

– В тот день, двадцатого мая, когда вы видели мать в последний раз? – спросил полковник Гущин.

– Я ее вообще не видел, – забормотал Сурков.

– Но она же из квартиры на работу уходила. Как же не видели? Или вас опять где-то носило?

– Я спал. Она рано встала. Она должна была еще деньги забрать для своих старух-пенсионерок. Она ушла, и я даже не слышал сквозь сон. И пожрать мне ничего не приготовила. Холодильник пустой.

Сурков не скорбел о матери. Он даже винил покойную.

– Мать ваша работала, а вы нет, – констатировал полковник Гущин. – Она вас содержала? Кормила на свои деньги?

– Она? – Илья Сурков почесал родинку на щеке. – От нее дождешься, как же. Она сама бухала. Как выходной у нее на почте – непременно налижется. А на меня ей всегда было плевать.

Полковник Гущин помолчал. Насчет того, что Суркова прикладывалась к бутылке, ему в почтовом отделении никто не сказал. Упоминали лишь о ее конфликтах с подопечными пенсионерами. Выходит, она ввязывалась в скандалы пьяной? Или сынок врет? Наговаривает на мать? А может, они – семья алкоголиков?

– Если бы ваша мать злоупотребляла спиртным, – назидательно возразил он Суркову, – ее бы не держали в почтальонах – они лица материально ответственные за ценности, бандероли, посылки, за деньги пенсионные и пособия. Она ведь много лет работала на своем почтовом маршруте. И без нареканий особых.

– Ну да. Горбатилась. Все лучше, чем на фабрике, как раньше, – Сурков послушно кивнул.

– Двадцатого мая она должна была донести пенсии тем, кому не доставила их в срок из-за майских праздников, так ведь, правильно? – полковник Гущин созерцал Суркова.

– Я не знаю. Она работала, а на праздники водку сосала. Со мной не поделилась, не налила мне и ста грамм.

– А зачем тебе стопарь? – не выдержал и вмешался Клавдий Мамонтов. – Ты ж на допинге сидел наверняка все праздники.

Сурков глянул на него и… резко дернулся, почти отпрянул. По его реакции Мамонтов понял – попал в самую точку.

– Какой еще допинг? – прошипел Сурков.

– Тот, что трепыхаться тебя заставил, когда ты про