Не видит. Не слышит.

Куда им теперь? Вернуться к авто, если шофер еще не уехал, и обратно в имение? Никодим же должен ждать от матери отмашку. А если не дождался и уехал? Работает ли телефония, вызвать его обратно. Если да, то когда он теперь до имения доедет и за ними обратно вернется? А если линии оборваны, тогда как?

Денег у нее с собой нет – в ее пальто ценности не зашивали, саквояж свой сунула в руки Савве, когда забирала у него Иринку. Теперь тот саквояж на корабле с матерью и мужем плывет…

Главное сейчас не сойти с ума.

Не думать, что она одна с двумя девочками на руках посреди пустой пристани в городе, в который вот-вот войдут или уже вошли красные.

Главное не сойти с ума!

Добраться до имения и там переждать, пока мать найдет оказию их забрать. Мать обязательно найдет. Главное добраться и переждать. Если шофер Никодим уехал и увез их багаж обратно в имение, в багаже много нужного. Но до имения теперь добраться как? И про какое угнанное авто говорили в толпе? Не их ли авто обезумевшая толпа, стремящаяся скорее в Севастополь или Джанкой, угнала?

Но повернуться, посмотреть назад на опустевшую пристань нет сил. Так и стоит Анна лицом к морю. Видит, как барахтается выпавший за борт человек – жив, однако, не утонул. Глядишь, и выплывет, если ногу судорогой в холодной апрельской воде не сведет.

Человек барахтается, бьет по воде руками.

Раньше бы со всего порта, со всей набережной бежали бы люди его спасать, спускали бы лодки на воду. Теперь ни одной лодки. Ни одного баркаса. Ни одного человека. Ничего. И никого.

После того как отошел корабль, на пристань не спешит никто – все отсюда. А выпавший за борт человек тонет. Неумело лупит руками по воде. Плавать почти не умеет.

– Саввинька! – вдруг произносит Оля.

И Анна, к ужасу своему, понимает, что этот выпавший за борт человек – не кто иной, как непутевый племянник мужа. Который не умеет плавать – даже в теплом летнем море никогда не заходит на глубину. А в намокшем тяжелом пальто… В ледяной воде… Далеко от берега…

И никто не поможет. Некому помочь. Каждый давно сам за себя. Она должна бы теперь броситься в море и плыть, она может плыть. Но у нее на руках Иринка, рядом Олюшка. Утони она теперь, спасая Савву, что станется с ними? А все, кто мог помочь ее девочкам, отдаляются и отдаляются от них на последнем, ушедшем от ялтинской пристани корабле.

И теперь у нее нет права спасать Савву, рискуя собой. Только молить Всевышнего о его спасении. Сначала о его, потом о своем.

Саввинька лупит руками по воде. Голова его то исчезает за волнами, то появляется вновь.

Одна с двумя девочками на пустой пристани. Скрывается за горизонтом корабль с ее третьей девочкой, матерью и мужем. И тонет на ее глазах племянник мужа. И ничего поделать нельзя. Только стоять, смотреть, как тонет мальчик. Только стоять и смотреть…

– Антипка! – Обернувшаяся в сторону города Олюшка дергает Анну за подол. – Мамочка! Антипка! Нашел нас!

Волчонок, пробежавший по их следам несколько десятков верст и неведомо как не потерявший эти следы на затоптанной тысячами ног пристани. Весь в пене. Стремительно промчавшись мимо них, падает в воду… Антипка!

– Волки умеют плавать… – то ли спрашивает, то ли уговаривает ее и себя Оля.

Умеют ли плавать волки, ответил бы Савва. Но он сейчас тонет. И Антипка тонет. Или нет… Не тонет, плывет! Быстро сквозь большие недобрые волны плывет в сторону барахтающегося, почти скрывшегося в этих волнах Саввиньки. Почти не видно, что происходит там. Остается только молиться. Снова молиться. За мальчика и за волка. А потом когда-нибудь за себя.

Еще через несколько мучительных минут становится видно – то мелькая, то исчезая за волнами, волк и подросток приближаются к берегу.

– Антипка спас его!

– Антип спас Саввиньку!

– Антипка! – Слезы текут по Олюшкиным щекам. – Мамочка? Я же не виновата, что мы не успели уплыть, мамочка! Всё же будет хорошо? Мамочка? Они же выплывут? Мамочка…

– Конечно, нет. Конечно, да… Не знаю. Я не знаю, Оля. Не знаю.

Они выплывают. Мальчик и волк.

Мокрые, еле живые доползают до берега. Отдав Иришку Оле, подобрав юбку – кто теперь увидит ее ноги, а если и увидит, бог с ними, скинув ботинки, Анна бежит по колено в воде – вытаскивать Саввиньку и Антипа. И тащит. Что есть силы тащит на берег.

На мальчике тяжеленное мокрое пальто. Снять. Бросить в воде. От него никакого проку, только тяжесть. Не получается с полуживого мальчика в воде пальто снять. С этой тяжестью приходится тащить. И, вытолкав на берег так, чтобы новой волной не смыло, бежать обратно за волком, который уже выбился из сил и не может выбраться сам. Приходится и Антипку из ледяной воды доставать…

С трудом стягивает с Саввы отяжелевшее синего драпа пальто. Вытирать нечем. Сушить нечем. Надо как-то отдышаться и идти к дальнему концу пристани, искать их авто, в нем должны быть сухое белье для Саввы, чулки и юбка для себя, и еще одна юбка, чтобы волка вытирать. Теперь кроме двух девочек на ней еще и непутевый племянник мужа.

Мальчик еле дышит. Но дышит!

– Я доплыл…

– Тебя Антипка до берега дотащил.

– Доплыл. Вам одним нельзя никак. – Отплевывается – наглотался воды, пока барахтался.

– Как же ты так! Как ты за борт упал, Савва?

– Я не упал. Я прыгнул.

Одни

Анна. Крым. Апрель – май 1919 года

Свалившаяся на нее обуза в виде племянника не от мира сего неожиданно оказывается спасением.

Авто с Никодимом в дальнем конце пристани не видно. Успел уехать в имение? Со всей поклажей? Угнали? А поклажа где? Все чемоданы, сундуки и саквояжи? Где они?

Ничего нет. Пусто. И только злой апрельский ветер гоняет по опустевшему пустырю листы изрисованной бумаги.

– Рисунки мои, – стучит зубами замерзший и обессилевший Савва. – Из серии «Театр теней». Они в саквояже были…

Значит, поклажи их тоже нет.

Нет поклажи.

Не во что переодеться. Нечем обсушиться. Некуда идти – не осталось знакомых в этом городе. Все уехали. Даже Константиниди – Аглая Сергеевна с сыном Антоном, билетов на корабль на достали и еще накануне решили в Киев к родне пробиваться. Идти в