— Я воюю ради собственного удовольствия.

Благодаря предоставленной им передышке генуэзцы смогли ускользнуть от столкновения и затвориться в Виллане, хорошо укрепленном городе с неприступными крепостными стенами. Тогда Малатеста объявил, что нам следует отказаться от задуманного. Я попросил его подождать одну ночь. Акведук, подведенный к восточной стене Вилланы, доставлял в город воду, которая попадала в подземный канал, проходивший под укреплениями; любой, кто попытался бы проникнуть по нему внутрь, неизбежно утонул бы. Я никого не уведомил о своем замысле; я лишь приказал своим лейтенантам затаиться у восточного потайного хода и, сняв доспехи, погрузился в темный туннель. Поначалу я мог дышать спертым воздухом, что оставался под сводом канала, потом потолок стал понижаться, и я увидел, что дальше вода подходит под самый свод. Я заколебался, течение было слишком сильным, и если я заплыву слишком далеко, то у меня не хватит сил вернуться на свет божий. Что, если старик солгал? — думал я. Впереди и сзади была сгущавшаяся тьма; я не слышал иных звуков кроме плеска воды; но если старик солгал, если я смертен, то какая разница, закончится моя жизнь сегодня или завтра? Сейчас я это узнаю, решил я и бросился в воду.

Он солгал. В голове у меня шумело, грудь сжали тиски; я был на грани смерти, генуэзцы швырнут псам мое разбухшее тело; как я мог поверить в безумную сказку?! Я задыхался от ярости и от ледяной воды; мне хотелось, чтобы эта агония закончилась поскорее. Я был уже на грани смерти; внезапно я осознал, что плыву уже очень долго и все не умираю. Я доплыл до самого выхода из туннеля. Все сомнения отпали: я в самом деле был бессмертен. Мне хотелось упасть на колени и возблагодарить дьявола или Бога, но поблизости не замечалось ни малейших следов их присутствия. Я видел лишь месяц, плывущий по небу в ледяной тишине.

Город был пуст. Я добрался до восточного потайного прохода; проскользнув за спиной часового, я прикончил его ударом меча; двое солдат, стоявшие на часах, спали. Первый так и не проснулся, второго я убил после короткой схватки. Я отворил ворота; потихоньку проникшая в город армия, захватив гарнизон врасплох, истребила всех; проснувшись на заре, пораженные жители обнаружили, что власть перешла в чужие руки.

Половину захваченных в плен мужчин отправили в Кармону возделывать наши поля; вместе с ними двинулась колонна девушек, достигших брачного возраста, которые должны были обеспечить нам продолжение рода. Находясь в Виллане, наши войска могли господствовать над равниной, и мы без труда покорили несколько городов. Я первым шел на приступ под градом стрел, и мои люди прозвали меня Непобедимым.

Я хотел развить преимущество и завладеть портом Ривель, вассалом Генуи, что дало бы Кармоне выход к морю. Но Малатеста внезапно решил, что с него хватит сражений, и удалился прочь вместе со своими войсками. Мне пришлось пуститься в обратный путь вслед за конными отрядами Малатесты; мы расстались на перекрестке дорог; он направился в Рим на поиски новых приключений. Я долго провожал взглядом человека, не преследовавшего никакой цели и распоряжавшегося собой с беспечностью смертных. Потом я пришпорил коня и поскакал к Кармоне.

Я не хотел, чтобы впредь будущее города зависело от наемников, и решил завести собственное войско. На это требовалось много денег. Я ввел огромные налоги; я издал закон, направленный против роскоши, запретив мужчинам и женщинам иметь более двух платьев из плотного сукна, а также носить украшения; даже знатным людям предписывалось есть только из глиняной или деревянной посуды. Те, кто протестовал, были брошены в тюрьму или прилюдно подвергнуты колесованию на площади; имущество их было конфисковано. Я повелел лицам мужеского пола вступать в брак прежде, чем им исполнится двадцать пять лет, а женщины должны были рожать детей на благо города. Пахари, ткачи, торговцы и знать — все должны были проходить военную службу; я лично следил за набором рекрутов; вскоре я провел военную кампанию, затем еще одну, затем десять. В то же время, чтобы приумножить наши богатства, я поощрял сельское хозяйство и торговлю, а большая ежегодная ярмарка привлекала торговцев из иных земель, прибывавших закупать наше зерно и ткани.

— Долго еще нам так жить? — спросил как-то раз Танкред.

От матери он унаследовал светлые волосы и жадный рот; он ненавидел меня. Он не знал, что я бессмертен, и считал, что от старости и болезней меня защищает таинственное зелье.

— До тех пор, пока это приносит пользу, — отвечал я.

— Пользу? — повторил он. — Какую? Кому? — Его глаза потемнели от гнева и безнадежности. — Мы так же богаты, как жители Сиены и Пизы, но у нас нет других праздников, кроме свадеб да крестин. Мы одеваемся как монахи и живем будто в монастыре. Я ваш сын, и все равно я должен упражняться утром и вечером на плацу, подчиняясь приказам мужлана-капитана. Мы с друзьями состаримся, так и не вкусив утех юности.

— Будущее вознаградит нас за жертвы, — сказал я.

— А кто вернет нам украденные вами годы?! — с гневом воскликнул он, в упор глядя на меня. — У меня всего одна жизнь!

Я пожал плечами. Что такое одна жизнь?..

Через тридцать лет у меня была самая многочисленная и хорошо вооруженная армия во всей Италии; когда я приступил к подготовке похода на генуэзцев, на равнине разразилась ужасная буря. День и ночь дождь лил как из ведра. Реки вышли из берегов, улицы нижнего города были залиты потоками грязи, которые ворвались в дома. Утром женщины подметали грязные полы, а мужчины подавленно взирали на площади, затянутые лимонно-желтой глиной, на размытые дороги и всходы, полегшие под свирепым натиском воды. Небо по-прежнему отливало свинцом. Вечером дождь припустил опять. И тут я понял, какая опасность угрожает нам. Не теряя ни минуты, я направил торговцев в Геную, поручив им закупить зерно на Сицилии, Сардинии и в землях варваров.

Дожди, не прекращаясь, лили всю весну и лето. Повсюду в Италии был неурожай, фруктовые деревья были побиты градом, кормов не было. Но уже к исходу осени закрома Кармоны наполнились мешками с зерном, доставленным из-за моря на снаряженных за наш счет кораблях. С наслаждением скупца я вдыхал этот пыльный запах; каждое крохотное зернышко дорогого стоило. Я велел построить общественные пекарни и лично каждое утро отмеривал сотню мер зерна, которое распределяли среди пекарей, чтобы выпекать из муки, смешанной с отрубями, хлеба, вес которых определял я сам. Неимущих кормили бесплатно. По всей Италии не хватало зерна; цена доходила до тридцати шести ливров за квинтал, отруби стоили почти столько же; за зиму во Флоренции умерло с голоду четыре тысячи человек. А между тем из Кармоны не прогоняли ни бедняков, ни калек, ни иноземцев, и у нас осталось еще довольно зерна для посева. В первые весенние дни 1348 года, когда все поля в Италии пустовали, на нашей равнине колыхалась пшеница, а в Кармоне на площади открылась ярмарка. С крепостной стены я смотрел, как тянутся вверх по холму караваны, и думал: я победил голод.

В открытое окно врывались небесная синь и праздничный гул; Катерина, сидевшая рядом с Луизой, занималась рукоделием. Я, усадив на плечи маленького Сиджизмондо, носился по зале, украшенной ветками цветущего миндаля.