Неуклюже поднявшись, я направился обратно по дорожке, словно тень скользя мимо окон. Когда нужно, я могу соблюдать тишину — даже с онемевшими от холода ногами я способен передвигаться осторожно, словно кошка. На первый взгляд казалось, будто в общине все в порядке: за окнами были видны аккуратно расставленные стулья, старомодный компьютер, ваза с фруктами на кухонном столе у Гарриков. Все пребывало в идеальном порядке, напоминая кукольные домики, где мебель предназначена для того, чтобы на нее смотреть, а не чтобы ею пользоваться. За коттеджами мусорные ящики на колесиках выстроились на своих обычных местах, а на машинном дворе как обычно стояла большая газонокосилка с открытым двигателем. Все было как обычно. До тех пор, пока я не подошел к церкви. И вот тут я узнал, что такое настоящий ужас.

В нескольких метрах от церкви я резко остановился, стук сердца отдавался в голове. В свете луны листья деревьев отбрасывали на поляну дрожащие тени, и я вдруг понял, что здесь случилось нечто чудовищное. Вместо того чтобы прийти в безопасное место, я сделал прямо противоположное и оказался в самом эпицентре того, что произошло на острове Свиней в мое отсутствие.

Я тихо соскользнул с дорожки, незаметно прокрался сквозь заросли и встал за деревом, надеясь, что сумел раствориться в темноте. В двадцати метрах от меня шпиль церкви неуклюже висел среди звезд, словно сломанная рука, так, будто на него повесили что-то тяжелое. Крест был повержен в траву у входной двери, одна перекладина отломана. Слышался также и некий звук — звук льющейся в темноте воды.

После того как долгое время ничего не происходило, я заставил себя двинуться по дорожке и подошел к церкви так близко, что смог разглядеть большую дубовую дверь. Она была располосована, словно по ней прошелся чей-то гигантский коготь, не оставив ничего, кроме одного-двух свисающих с петель кусков дерева. На полу, на самом пороге, лежала фигура, которую я сразу опознал даже при таком скудном освещении. Открыв рот, я несколько раз вдохнул и выдохнул, пытаясь прийти в себя от шока, дожидаясь, пока сердце перестанет бешено стучать. Опустив на землю рюкзак, я вытащил оттуда фонарик и зажал кусачки между колен.

Сделав глубокий вдох, я направил луч фонарика на открытую дверь, мысленно отсчитывая секунды, чтобы успокоиться, и готовый немедленно метнуться в чащу, если впереди что-то шевельнется. Но ничего не случилось. Я опустил луч на мертвое тело и почти сразу понял, что это нигерийский миссионер — по его бочкообразному туловищу и заостренным конечностям. Одетый в пижаму, он лежал лицом вниз, одна нога была вывернута в тазобедренном суставе под каким-то странным углом. Левый мизинец был устремлен в небо, словно перст, указывающий на звезды. Правая рука отсутствовала — была вырвана точно так же, как и живот у Блейка. Похоже, перед смертью миссионер пытался выбраться из церкви.

Выровняв дрожащий луч, я заставил себя не отводить глаз, продолжая монотонно вести отсчет: шестьдесят один, шестьдесят два, шестьдесят три… Я с ужасом понял, что чувствую запах, и он казался гораздо хуже, чем запах свиней, потому что был более свежим. И тут до меня вдруг дошло, что же это за звук. Никакая это не вода. Очень медленно я поднял луч фонарика вверх.

Церковь была полна человеческих тел, свисающих со стен и осветительной арматуры. На каменный пол капала не вода, а кровь. Я стоял неподвижно, как оловянный солдатик, словно штык выставив перед собой фонарик, и молча смотрел на все это, а в висках стучало: бам-бам-бам. На спинке одной из скамей виднелось нечто похожее на лицо, содранное и брошенное, словно часы Сальвадора Дали. Я никогда не подозревал, что кожа может так себя вести — что можно оторвать лицо, будто резину. Это лицо все еще преследует меня во сне — даже сегодня.

Когда подобные вещи проникают вам в сознание, вы либо начинаете возводить вокруг них стену, либо пытаетесь умалить их значение. Все очень просто. Когда я стоял там, у меня внезапно потекли эти гребаные слезы. Вытерев глаза рукавом, я несколько секунд подождал, потом посмотрел на фонарик и тянул волынку еще несколько минут, делая вид, будто разглаживаю резиновую оболочку на рукоятке. Я не плакал уже много лет, и нынешнее ощущение было очень странным — я не трясся, слезы меня не душили. Все было очень спокойно, словно где-то внутри меня просто открыли кран. Выключив фонарик, я остался стоять в темноте, все еще продолжая считать, чтобы успокоиться. Досчитав до двухсот двадцати, я остановился, поняв, насколько это бессмысленно, и, повернувшись, поплелся назад в трапезную. Черт его знает, почему я пошел именно туда, — возможно, потому, что там был Блейк.

— Не знаю, что я могу сделать для тебя, старина, — сказал я, стоя в темноте и глядя на его неподвижное тело. Внезапно страх меня покинул. Я знал, что скоро умру. — Прости. — Затем, решив, что могу снова заплакать, я прошел на кухню и открыл кухонный шкаф с ножами и тяжелой скалкой. Поставив кусачки в угол, я окружил себя своего рода барьером — стол, стальной мусорный контейнер с педалью — и стал ждать.

Я не знал точно, чего именно дожидаюсь. Наступления утра? Нет. Только не утра. Об этом я и не думал. Я ждал, когда наступит смерть.

Сразу после полуночи я кое-что услышал. Когда это случилось, я уже четыре часа следил за движущимися за окном звездами, прислушивался к бьющимся о берег волнам и размышлял над всеми теми верованиями, над которыми многие годы смеялся.

Вот оно — справа от меня из трапезной донесся какой-то щелчок или шорох. Я тут же вышел из транса и выпрямился. Нож едва не выскользнул из моих вспотевших рук, но я успел его поймать, поспешно подхватил кусачки, сдвинул в сторону мусорный контейнер и с бьющимся сердцем тихо подошел к двери. Стараясь не шуметь, приложил к ней ухо. Я представил себе Блейка, сидящего на стуле: глаза широко открыты, руки лежат на столе. Я представил рядом с ним зверя, задравшего хвост почти до потолка и царапающего лапой пол, и покрылся холодным потом. Послышался другой приглушенный звук, словно кто-то отодвигал стул. «Ладно, ладно, — сказал я себе. — Ничего страшного. Все естественно. Блейк мертв. Это, наверное, просто свинья. Просто свинья».

Не считая того… что ты закрыл за собой… эту гребаную дверь…

Я покачал головой так, словно что-то цеплялось мне за волосы, глубоко вдохнул и вышел в столовую, подняв над головой кусачки.

— Приди и получи свое, Малачи! — оскалившись, крикнул я. — Приди получи свое!

Я остановился. Раздвижная дверь была приоткрыта, за ней в свете звезд серела полоска травы. Блейк оставался там, где и был, в полной неподвижности, но теперь над ним склонился кто-то высокий и сгорбленный, стоявший ко мне спиной. На незнакомце было старое грязное мужское пальто и тяжелые ботинки, а из-под пальто, когда он оторвался от окровавленных останков Блейка, показался хвост. В голове мелькнула мысль: «Он ест, я прервал его трапезу», — но тут существо метнулось к двери и исчезло в ночи.

Я простоял так, парализованный, с отвисшей челюстью, почти минуту, держа руки над головой, не дыша, не двигаясь и не моргая, и только смотрел туда, куда исчезло страшное видение. Это не был Малачи. Это не был Малачи с привязанным хвостом. Существо было слишком высоким и мускулистым. Мое сердце готово было разорваться. Резко выдохнув, я опустил кусачки и устремился за зверем.