Когда доктор спускается, он останавливается посреди комнаты и долго на нас смотрит. Изучает нас всех. Потом наклоняется и дотрагивается до синяка у Фрэн над бровью.

Редкий оттенок, говорит он. Еще есть?

Фрэн опускает глаза в пол и едва заметно мотает головой. Доктор Рейнолдс переключается на меня, проводит тыльной стороной ладони по шраму на моей щеке. Рука у него тяжелая и прохладная.

Стало гораздо лучше, Долорес.

Я так горда, что почти забываю, зачем он здесь. А он — нет. Он поднимает глаза и глядит на нас.

Вот что, девочки. Ваша мама очень больна. И без вашей помощи ей не выздороветь. Ей нужны тишина и покой. И никаких неприятностей. Он многозначительно смотрит на отца, который стоит в дверях — ждет, чтобы его проводить.

Когда уезжает Франческа? — спрашивает доктор Рейнолдс.

Социальный работник придет завтра, говорит отец. На Фрэн он не смотрит.

В таком случае я дам вам кое-что для Мэри, вздыхает он и открывает замок своего портфеля. Вынимает коричневый пузырек с пилюлями и протягивает его отцу.

Только знаете, мистер Гаучи, прячьте его подальше, хорошо?

* * *

Фрэн сегодня одета очень красиво. Отец сам чистит ей туфли, усевшись на нижней ступеньке с баночкой «Черри блоссом» и бархотками. Он размазывает по туфлям матовые круги, и дырчатый узор исчезает под слоем гуталина. Потом берет щетку и долго трет их резкими, короткими движениями. Это лучшие туфли Фрэн, купленные ей для праздника Тела Христова.[3]Теперь она поедет в них в приют. Для него кожа пахнет богатством, но для меня — я наверху, гляжу, как ходит взад-вперед по стене его тень, — это запах страха. Он так же начищает свой ремень.

Селеста внизу, вместе с ним. Она встала рано, чтобы погладить Фрэн фартук. Они не разговаривают ни друг с другом, ни с Фрэн. Селеста плюет на утюг, смотрит, как шипящие шарики слюны подпрыгивают на чугуне. К приходу Лиззи Прис у нее и слюны не остается.

Фрэн достает из-под кровати свои сокровища; отбирает сигаретный окурок, стеклянный шарик с бирюзовым глазком, бесценный осколок изумруда и кладет их в карман. Кукол и комиксы она оставляет и впервые в жизни забывает заправить кровать. Она не возвращается наверх попрощаться.

Дверь в Клетушку остается закрытой.

* * *

Монастырь находится у подножия горы Леквик, он окружен высокой железной оградой, а вдоль дороги — раскидистые вечнозеленые деревья. Из-за них не видно, что происходит внутри, но иногда доносятся звуки — такие же, как на школьном дворе во время перемены. Летом подъездная аллея зарастает огромными кустами борщевика, из-за которых и не разглядеть позеленевшую медную табличку

Детский приют Таргартского монастыря

Природа уже готовится к зиме, поэтому Фрэн отлично видны и поле по левую руку, и низенькие надворные постройки, и большой серый дом, который вдруг появляется перед ветровым стеклом малолитражки Лиззи Прис.

Летом на этом поле пасутся коровы, говорит Лиззи. А у матери-настоятельницы есть маленькая собачка, представляешь? Кажется, ее зовут Пенни. Или Пепе?

Фрэн ее не слушает; боль разлита повсюду. Кожа — как тончайшая бумага, и натянута так туго, что кажется, одно неловкое движение, и она порвется, и машину Лиззи Прис зальет кровью. Фрэн сидит не шевелясь и чувствует, как то, чем она сама себя наказала, пульсирует под белой тканью рукава. Если положить туда руку, ощущаешь жар, а если подвигать запястьем, это место немеет. Это — ее, и никому больше не принадлежит. Она надеется, что всё вышло как надо.

* * *

Фрэнки стоит в саду. Прекрасное ясное утро. В тени стены длинная дорожка инея, примятая трава — это явная улика. Фрэнки трет пальцы. Они грязные и жирные, на подушечках пятна гуталина. Он думает о Марине, о Фрэн, о доме, где полным-полно детей. О Мэри в Клетушке. Ему хочется чистого воздуха, солнечного света, покоя. Здесь для Фрэнки слишком холодно.

Мы лежим в кроватях, пока не решаем, что опасность миновала и можно встать. Комнату заполняет привычный запах, но вместо Фрэн, молча складывающей в полумраке простыни, никого нет. Менять ее постельное белье придется нам. Люка, откинув одеяла, морщит нос. Посреди простыни мокрое пятно, холодное на ощупь. И тут мы видим. Наволочка вся в бурых брызгах. А ниже алые подтеки. Люка дотрагивается до одной капельки, рассматривает густую жижу, вытирает палец о чистый кусок простыни. Она под большим впечатлением.

Да, видать, татуировка что надо!

На Селесте ослепительно-розовый кримпленовый костюм, блузка с высоким воротом и белые замшевые сапожки на шнуровке. Колготки цвета загара. Выражение лица — холодно-пренебрежительное. Она входит в тот момент, когда мама помешивает в кастрюльке соус. Сегодня у Селесты свидание с Маркусом — менеджером из коопа, и есть ей совершенно не хочется. К тому же она впала в немилость. Она смотрит с безопасного расстояния на булькающий соус. Вы только на нее посмотрите, говорит Ева. Сногсшибательная красотка!

Нас в кухне полно; мама у плиты, мы с Розой и Люкой за столом, Селеста в дверях, Ева у раковины. Она пришла помочь маме, которая, похоже, позабыла, как делать самые элементарные вещи — причесываться, готовить ужин. Но любая попытка ей помочь вызывает ярость, поэтому Ева просто стоит и курит одну за одной, прикуривая друг от дружки, а окурки кидает в миску с картофельными очистками.

Сногсшибательная, повторяет Ева, чтобы заполнить паузу.

Роза пялится на Селесту, которая стоит, прислонившись к двери в кладовку. Селеста рассматривает свои сапожки, поправляет висящую на локте сумочку. Она готова в любой момент сорваться с места.

Ты ведь поешь что-нибудь, радость моя, говорит Ева, выдвигая Селесте стул.

Тайная вечеря, мрачно бормочет мама. Она выражает свое неудовольствие не прямо, но мы знаем, чем она так расстроена. Сегодня вечером Селеста должна была встретиться с Пиппо Сегуной; она согласилась на это, когда отец был дома. Но стоило ему уйти, и она изменила планы.

Ты с этой прической — вылитая Силла Блэк,[4]продолжает Ева, переходя на тему стрижки. На плите оглушительно грохочет кастрюлька с соусом.

Селеста побывала в «Плюмаже» и состригла почти всю шевелюру. То, что осталось, начесано, выкрашено в черный и блестит, как сахарная вата. Она дотрагивается до волос пальчиками, убеждаясь в их упругости. На щеках лежат два тугих завитка — будто ее черт лизнул; глаза извергают молнии. Она резко встряхивает головой — жест, который бесит отца. Я вдруг замечаю, что у Селесты намечается второй подбородок, а уши у нее малюсенькие.