Мы сидели возле костра, грелись, кутаясь в эту дурацкую одежду, перекидывались дурацкими фразами и смеялись, и было хорошо. Река начинала чуть светиться розовым, и плывущие по ней баржи тоже стали розовыми, захотелось почему-то петь, только я совсем ничего не умел петь, разве что частушки.

Алька начинала подремывать и валиться мне на плечо, Юля задумчиво строила из пальцев фигуры, я смотрел на угли и думал, что жить неплохо.

Вдруг Саша расхохоталась. Вот так сидела, грелась в фуфайке, и раз – принялась смеяться и показывать пальцем. Я посмотрел и увидел Герду. Мы про нее почти забыли, а она…

Она стояла перед нами, опустив голову к лапам, а на морде ее красовалась банка из-под сгущенки.

Это было действительно смешно. Морда Герды с надетой на нее консервной банкой. Я, во всяком случае, посмеялся. Саму Герду банка не шибко смущала, она вела себя как ни в чем не бывало, снять банку не старалась.

– Во дура-то, – сказала загадочно Юля.

– А она не задохнется? – спросила Саша.

Герда явно не задыхалась.

Конечно же, на даче у Юли не нашлось ножниц по металлу, самое режущее – это лопата, а как снять банку лопатой, я не очень представлял. Поэтому мы с Алькой отправились по соседям. Стучались в двери, звонили в звонки.

– Здравствуйте, – говорила Алька. – У нас собака застряла мордой в банке. Не могли ли вы дать нам ножницы по металлу?

Никто нам ничего не давал. Наверное, потому, что мы забыли переодеться, нас принимали за психов или за нищих. На третьем дворе Алька ради разнообразия попросила хлеба, и нам дали целую буханку, мы стали ее есть и слопали почти половину.

А когда вернулись, то обнаружили…

Герда сидит.

Юля сидит напротив нее и раскрашивает банку. С вдохновением на лице. Цветочками. Ромашками. Очень так живенько получилось.

– Да, – сказал я.

– Ага, – кивнула Саша. – Юлька – она всегда так. Не ждешь от нее, а она раз – и учудит.

– Красиво, – согласилась Алька.

И тут солнце стало опускаться. Холмы начали подсвечиваться едва заметным красным светом и теперь, перед наступлением вечера, на самом деле было видно, что они похожи на мамонтов. На длинную вереницу мамонтов, шагающих вдоль реки в палеолитическую даль.

Мы сидели и ели разломанный кисловатый хлеб и смотрели то на мамонтов за спиной, то на редкие баржи на реке.

Герда вздыхала и присвистывала в своей банке. Почему-то мне снова было странно и хорошо. Наверное, от реки.

Пропал Мелкий.

Мелкий у нас пропадал регулярно, такой уж он человек. Бродяга. Конечно, когда он находился под присмотром няни, он не пропадал никогда, в другое же время, когда за ним приглядывал Гоша, я или мама, он пропадал. Однажды он умудрился пропасть даже под присмотром папки, причем папка, как человек предусмотрительный, привязал его к ходункам, но Мелкий пропал вместе с ходунками. Так что пропадение Мелкого для нас не ЧП, ну, если бы не вчера.

Вчера мама затащила меня на заседание «Мружа». Гошу она не взяла, он в детский дом № 16 уже ездил недавно, а потом он слишком здоровый и на заседаниях «Материнского Рубежа» смотрится глупо. Другие тоже своих детишек берут, так что мне не одной мучиться приходится.

Дети там все приличные, с ними интересно и полезно. Ну, то есть простор для художественного глума и для изучения массового сознания. Загружаешь программу «Ментальный вивисектор» – и вперед, невзирая.

Кстати, вчерашний вечер прошел небесполезно, то есть совсем глубокого отвращения я не испытала, так, в меру. Взрослые отправились в брифинг-рум обсуждать проблемы практической благотворительности, а мы, юные и еще недостойные великих свершений, собрались в детской комнате. Там было тепло, комфортно, мягко, на стенах пастели, на подоконнике плюшевые мумитролли, полно всяких развивающих экологических игрушек, твистеров, «построй Азкабан своими руками» и прочей подобной скукоты, полезной для ума и мелкой моторики. А еще разные хорошие книжки про говорящих зверушек и всякие иные скандинавские причуды, мои коллеги по несчастью тут же принялись уныло читать, уныло лепить и уныло выпиливать лобзиком.

Я села на надувное кресло, немного подумала, позлилась, посмотрела, как за окном носятся галки, а потом предложила сыграть во что-нибудь развивающее.

– Давайте, что ли, в города, – предложила рыженькая девочка.

– Лучше в пустыни, – возразила мечтательная девочка.

– Давайте в болезни лучше, – предложил бледный мальчик. – Чур, я первый. Ящур.

– Рахит, – поддержала рыженькая и посмотрела на меня.

Я стала вспоминать болезни на букву «т», но вспомнила только трупное окоченение.

– Трупное окоченение, – сказала я.

– Трупное окоченение не подходит, – забраковал бледный. – Нужно из одного слова. Вот вроде как тромбофлебит.

– Тромбофлебит, – сказала я.

– Я это уже назвал, – сказал принципиальный мальчик. – Могла бы назвать, к примеру, туляремию.

– Тиф, – вспомнила я.

– Фиброз, – тут же парировала мечтательница.

Детки оказались вполне себе в теме, но выигрывал все равно бледный, так что нам скоро наскучило, и тогда предложила я.

– Давайте сыграем в психушку.

Они все на меня посмотрели.

– В Европе давно в это играют, – сказала я. – Точно-точно. Самая актуальная игра. Вместо того чтобы всякой мурой маяться, давайте лучше в психушку. Это весело.

Все посмотрели на меня. Они играли во все. В психушку они не играли.

– Тут все просто, – сказала я. – Делимся пополам, половина психи, половина санитары, я главврач. Психи чудят, санитары их успокаивают, главврач наблюдает. Здорово!

Нас было одиннадцать человек, и все единогласно согласились, что психушка это здорово. Провели жеребьевку, поделились, стали играть. С энтузиазмом, кстати. Минут через пять я сказала, что у меня болит живот, и отправилась проветриться, сходила в кафе-пойнт, сварила какао, пожевала печенье. Минут через десять услышала то, что должна была услышать – вопли из детской. Тут же в детскую из брифинг-рума устремились порубежные мамы, ну, и я тоже, взглянуть, так сказать, на всходы зла. Бросила в благодатную почву семена раздора, и они немедленно взросли и дали всходы, все как было предречено.

А психушка была в полном разгаре. Санитары загнали пациентов в бассейн с шарами и вовсю лупцевали их скакалками. С заметным, кстати, рвением. Конечно, на меня нехорошо поглядели все мамочки, но успеха особого в своей укоризне не снискали, я объявила, что их дети все неправильно поняли, я им просто рассказывала про книжку одной шведской писательницы, а они все слишком буквально восприняли своим извращенным сознанием.