Тем временем алкашик воротился на край козырька и произнес в ночь то, что и должен был произнести:

— Ну что? — развел руками. — Пиздец!

Лучше и не скажешь — это и есть правда жизни, переходящая в правду смерти. Услышав такое экспрессивное заключение, мир будущих теней вновь ожил: залаяли собаки, взвыла сирена «скорой», убывающей к тем, у кого ещё тлела малиновая душа, милиционеры в милитаристических бронежилетах и с короткими автоматами на боку с неохоткой тянулись к лестнице.

Я вернулся к машине — не имело смысла более задерживаться по причинам известным: информация была получена исчерпывающая. Молоденького курьера зачистили банально, но надежно; к сожалению, он так и не научился летать. Жаль, мог бы и рассказать чью настырную просьбу выполнял по выемке занятных картинок.

Из бардачка извлекаю мобильный телефон и пересылаю последнюю новость в дамский клуб. Господин Королев бодрствует и сообщает, что по известным адресам пока не наблюдается никакого движения.

— Странно…

— «Все вымерло вокруг до рассвета», — напевает Анатолий Анатольевич.

— Вымерло, как здесь, — уточняю, — в Медведково?

— Вымерло, как в песне, — смеется секъюрити и поясняет, что скорее всего интересующие нас лица (братья Хубаровы, Житкович и госпожа Пехилова) находятся в бегах, что подтверждает нашу догадку о некоторой их зависимости от житейских обстоятельств.

Я недоумеваю: почему не проверяют квартиры и жильцов на благонадежность? Мне напоминают о времени — второй час ночи, да и утро вечера мудренее. И советуют перевести дух: день выдался хлопотливым, не так ли?

— Так, — вынужден подтвердить.

— Да, завтра похороны, — вспоминает Королев. — На Хованском.

— Во сколько?

— В полдень.

— Спасибо, — говорю я.

Кто бы мне, дураку, объяснил, за что благодарим в подобных случаях? Нет ответа на этот детский вопрос, равно как нет ответа на вопрос: есть ли жизнь после смерти и есть ли смерть после жизни?

Помню, мне было лет семь и, когда выпал первый краснооктябрьский снежок, я без ума и шапки катался на санках и кидался снежками в однолеток-визгуньев, а ночью у меня поднялась температура — около сорока. И я сгорал, точно восковая свечечка на жертвеннике вечности.

Болезненная жарынь, как понимаю, пыталась прожечь мою ещё непрочную оболочку. И я это чувствовал — чувствовал приближение опасной вулканической магмы. Потом воспаленный хворью мой мозг «восстановил» странный плоский мир. Он был двухмерен и тошнотворен. В его удушливом воздухе провисала копоть дымящихся вулканов: по их рваным мертвым склонам текли метастазы раскаленной магмы. И была страшная смрадная пещера, где копошились в страхе и ненависти мерзкие существа. Эти чавкающие твари походили на гигантских коленчатых червей, имеющих человекоподобные несообразные головы. Создания геенны огненной двухмерной планеты пожирали себе подобных — и тошнотворная кровянистая слизь…

Однако не это было самое страшное — среди этих тварей жил и я, маленькое отвратное их подобие. Правда, находясь на более высшем уровне эволюционного развития, я чувствовал приближение огнеопасной лавы, постигая, что промедление смерти подобно. И моей целью стал выход из пещеры — он угадывался некой своей мутноватой просветленностью. И я ползу туда, к холодному пасмурному спасительному свету; ползу сквозь отравленную слизь и жаркий смрад, сквозь вой и боль, сквозь ненависть… И выдравшись из пещеры, падаю в проточную воду горной реки, и её стремительное течение терзает мое коленчатое тело ничтожества, сдирая с него проказу прошлого, и скоро, очутившись на светлой отмели настоящего, испытываю себя Божественным творением — человеком. А после поднимаюсь на ноги и босиком ступаю по теплому песку счастливого будущего.

Позднее, припоминая тот детский бредовый сон, я всегда был уверен, что наши души вечны, они вне времени и пространства, они кочуют из одного планетарного мира в другой, из одной системы координат в другую, из одной телесной оболочки в другую.

Души — бессмертные странники Божественного мироздания.

Те, кто прозябает в пещерах своего жалкого ничтожества, этого не понимают, довольствуясь тем, что у них есть: хлев, пища и генитальные утехи. Мне, кажется, удалось вырваться из кошмара прошлого и теперь живу в настоящем, прожить бы его так, чтобы не пришлось возвращаться назад, а оказаться наконец в блистающем свете многомерного грядущего.

Усталость почувствовал, когда автомобиль закатил в родной дворик, похрапывающий подстанцией. Укрыв брезентом драндулет, направился к подъезду. Прошедший день висел на плечах, как облезлое байковое одеяло. Должно, из-за этого не ощущал угрозы собственной безопасности. Заметив на ступеньках лестницы, ведущей к лифту, россыпь червленых капель, подумал: морошка. Кто-то из жильцов купил на рынке северную ягоду и обронил лукошко…

Лукошко на окошко, а на окошке — кошка, вспомнился детский стишок. Какая может быть морошка в позднее лето, сержант, спросил себя, приостанавливая шаг у подъемника. И кто у нас котятами фарширует женские тела?

Последний вопрос действуют на меня отрезвляюще — пыльное байковое одеяло устали в миг кинуто под ноги, а рука рвет боевой тесак.

Вперед, солдат! На счет «раз» — в клетку черного хода; на счет «два» неритмичное движение по лестничным маршам, на счет «три» — пауза перед дверью в общий коридор: у его потолка, слышу, трещит лампа дневного освещения. Меня учили ждать и я жду минуту-час-вечность, я жду прихода, открывающего мне суть происходящих событий. И когда понимаю: опасности нет, вновь начинаю движение.

На бетонном полу дорожка из кровавой капели, пропадающая за дверью квартиры — её замки вскрыты профессиональной отмычкой.

Как и полагал, капкан свое оздоровительное предназначение отработал удачно: тот, кто решил проверить чужую территорию без дозволения, нарвался на большие неприятности и стальную проволочку. Представляю, какие чувства испытал враг после встречи с металлическим предметом первой необходимости. Но это были только начало конца. Гвоздодеры в фарфоровые коленные чашечки и гантели на голову завершили акцию вторжения полным разгромом. Недруг бежал, и бежал без оглядки. С одной стороны — хорошо, что бежал, нет проблем с трупом; с другой стороны такое впечатление, что кто-то пытается воплотить в жизнь свою светлую мечту: отправить жиголо на небеса вслед за его другом, которому так легко удалось перерезать глотку.

Цоб-цобе, будем работать, господа, согласился я с таким расположением звезд: вы хотите уничтожить меня, я — вас. Все мы родились и живем в стране равных возможностей, что позволяет вам надеяться, повторю, на победу. Уверен, заблуждаетесь, господа. В нашей войне я буду использовать «тактику выжженной земли». Выжить в таких дезинфекционных условиях очень трудно, скорее невозможно, ничто не спасает, даже вера в собственное бессмертие.

Я вернулся, чтобы не умирать, и я обречен видеть: в солнечном дне лежит смиренное кладбище. Среди деревьев и кустов скрываются надгробные камни, их много, они словно тонут в насыщенной флоре. На гранитных камнях выбиты: день и год рождения — и день и год смерти. И между этими датами, как правило, короткий грамматический знак: тире.