Ороба не шевелился. Его состояние испугало Спантамано. Как-бы старик не рехнулся при виде этих сокровищ. Потомок Сиавахша поспешно сложил алмазы в платок. Ороба не двинул и пальцем, только его помутневшие глаза проводили исчезающие богатства взглядом, полным скорби.

— Ну ты, старый пес! — окликнул его Спантамано. — Согласен ты или нет? Если тебе не нравятся эти алмазы, я заберу их обратно и сейчас же уеду в Пенджикент. Там я кликну голодных пастухов, мы нагрянем на Наутаку и не оставим от твоей паршивой крепости камня на камне. Так или иначе твоя дочь станет моей женой. Ты слышишь меня, старый чурбан?

— А? — Ороба, наконец, очнулся. — Что ты с-сказал?

— Согласен, я тебя спрашиваю?

— На ч-что?

— О дубина! — Спантамано всплеснул руками. — Я изнываю от нетерпения, а он даже не слушает меня! Отдаешь ты мне свою дочь или нет?

— Ах, д-дочь… — Ороба окончательно взял себя в руки. — Это надо о-обсудить.

— Что?! Какие там еще обсуждения? Я хочу сейчас жениться на твоей дочери!

— Это н-надо о-обсудить, — упрямо повторил Ороба и ухватился рукой за платок.

— Чтобы на твою голову балка свалилась, — выругался Спантамано, не выпуская алмазы.

— Это н-надо о-обсудить, — настаивал Ороба, снова подвигая к себе драгоценности.

— Чтобы ты ногу сломал, дряхлый скряга, — проворчал Спантамано, опять перетянув платок на свою сторону.

— Это н-надо о-обсудить! — твердил Ороба, пуская в ход вторую руку.

— Чтобы ты ослеп, старый кабан, — прорычал Спантамано и рванул к себе платок.

— Это на… э… з-зачем о-обсуждать? — сказал Ороба, подбирая звякнувший о поднос алмаз. — Я с-согласен. Кто не с-согласится отдать свою д-дочь потомку С-сиавахша?

— А рваные штаны? — напомнил Спантамано с хитрой усмешкой.

— При чем тут ш-штаны? — рассердился Ороба, пряча за пазуху драгоценности. — В рваных д-даже лучше. Ветер п-продувает, удобно, п-прохладно…

Оба от души расхохотались и хлопнули по рукам. Вечером, неожиданно для всех, во дворце Оробы закипел свадебный пир. После пира дочь Оробы трепетала в знойных объятиях Спантамано. Утром он заснул. Она лежала возле него и с изумлением глядела на человека, которого в полдень увидела впервые в жизни, а к вечеру стала его женой. Он был чужой, потому что она не успела его узнать. И он был уже свой, потому что она ему принадлежала. Ее томили противоречивые чувства. То ей хотелось от него бежать. То в гуди загорался огонек, и руки сами тянулись к его щекам. Счастливая и несчастная, уставшая от бурных ласк, она стала дремать, когда этот страшный человек вдруг проснулся и сказал:

— Постой, как же тебя зовут? Я и забыл вчера спросить.

Дочь Оробы звали Зарой. Она была свежа, как утро, и таинственна, как ночь. Даря ласки Спантамано, признавая его своим властителем, она в глубине своей несла два чувства, пробудившиеся в ней в первый брачный вечер.

Она много слышала о потомке Сиавахша и представляла его гордым великаном, излучающим яркое сияние. Но Спантамано оказался другим человеком. Правда, он тоже необыкновенен — чего стоят одни его удивительные повадки! Однако живой потомок Сиавахша вовсе не соответствовал образу, который она, еще не видя самого Спантамано, создала в своем воображении. Она не могла его постичь.

— Я думала ты не такой, — сказала мужу Зара.

— Да? — Он поднял глаза, и взгляд их был сумрачен. — Ты предполагала, что у меня на лбу растут рога?

Она не нашлась, что ответить, и промолчала. Кто знает, к чему привела бы двойственность ее чувств, если бы сам Спантамано не нашел для них нужного исхода. Он повернул голову жены к себе и долго смотрел в глубину ее темных очей.

— У тебя тут неверные мысли, — проворчал он, коснувшись ее лба. Нехорошо. Вот это примирит тебя со мной.

Потомок Сиавахша выложил перед супругой горсть сверкающих камней и, не прибавив ни слова, исчез из дворца. Она была сражена.

Зара не знала, что Спантамано так баснословно богат! Три дня назад девушка глубоко изумилась, когда скупой и расчетливый отец согласился отдать ее замуж за полунищего владетеля Пенджикента. Она решила, что Ороба сделал этот шаг из какого-то неизвестного ей соображения, связанного, должно быть, с появлением Бесса в Наутаке. Ведь Спантамано считался другом сатрапа.

Она сетовала на опрометчивый поступок отца. При одной мысли о том, что ей придется до конца своих дней жить в пустом и холодном замке Пенджикента, ее бросало в дрожь. Но отец, выходит, знал, что делал? Девушка выросла в среде, где богатство значило все, где самым достойным признавался человек с тугой денежной суммой и самым негодным — бедный. Ум тут в расчет не принимался. Верней, умным считался тот, кто сумел достичь благополучия. И зара хорошо знала цену небрежно рассыпанным перед нею холодным блестящим камешкам. Они символизировали жарко пылающий очаг, набитые до порога амбары, дорогие наряды, славу, вызывающую зависть всех, и место первой женщины в Согдиане.

Все сомнения и колебания Зары улетучились. Она в экстазе лежала на разбросанных подушках и любовно перебирала рубины, изумруды и сапфиры, когда явился Ороба. Он молча сел на корточки. Их пальцы встретились в куче камешков, и трудно было бы сказать, чью дрожат больше.

— Где он? — хрипло спросил Ороба, прервав торжественное молчание. Она долго не отвечала, затем произнесла томным голосом, будто сейчас только проснулась и в голове ее витали еще обрывки чудесного сна:

— Кто?

— Близок решительный час, — сказала

Хариклия, — и ныне держит на весах нашу

жизнь Мойра…

Гелиод, "Эфиопика"

Спантамано вышел из дворца неторопливым, ленивым шагом человека, которому не о чем беспокоиться. Он собирался побродить по крепостной стене, подышать свежим воздухом и вернуться к Заре.

Но перед ним вдруг появился Вахшунварта. Он был чем-то озабочен. Спантамано, блаженно улыбаясь, подмигнул ему, словно бы говоря: "Вот что произошло. Как тебе это нравится?" Вахшунварта с опаской оглянулся и сухо сказал:

— Напрасно ты затеял сейчас развлечения.

— Что-нибудь случилось? — мягко спросил Спантамано. Он сиял, подобно час назад отчеканенной монете.

— Пока ты возился с дочерью Оробы, наш друг Бесс объявил себя царем Артахшатрой Четвертым и надел золотую тиару, — угрюмо сообщил бактриец.

— А?.. — Спантамано пошатнулся, будто его ударили в грудь, и еле удержался на ногах. — Почему ты молчал до сих пор, отец? — произнес он одними губами.

— Трижды посылал к тебе людей, но ты никого к себе не пускал.

Спантамано закрыл глаза и стоял так некоторое время, потом вздохнул, провел узкой ладонью по лицу и задумчиво поглядел на Вахшунварту. Бактриец поразился воле, с какой этот удивительный человек переломил себя.