Результаты говорили сами за себя: люди, считавшие, что стране грозят большие опасности, хотели большей жесткости. Наличие такого желания, в свою очередь, всегда означало, что человек поддерживает Трампа. Желание большей жесткости предполагало поддержку Трампа значительно более точно, чем любые другие индикаторы. Например, стремление человека к большей жесткости предсказывало, что он будет голосовать за Трампа, в сорок четыре раза точнее, чем другие распространенные индикаторы авторитарных тенденций. Обеспокоенность внешними угрозами означала также поддержку многих предложений, с которыми выступал Трамп, вроде круглосуточного оперативного контроля над мечетями, создания реестра американцев-мусульман или депортации всех иммигрантов без вида на жительство. Поэтому неудивительно, что наибольшую поддержку Трамп получил в жестких штатах – там, где люди сильнее ощущали себя в опасности.

Совершенно очевидно, что в эпоху, когда людям нравится представлять себя разумными избирателями, результаты выборов 2016 года во многом определили простые человеческие инстинкты, причем обусловленные не только факторами среды, но и умело использовавшим их кандидатом.

Разумеется, стремительный взлет Трампа – не просто некий американский феномен. Он отражает значительно более общую закономерность, проявлявшуюся на протяжении всей истории человечества: опасности вызывают стремление к сильной руке, подчинение авторитарным лидерам и, в худшем случае, ведут к актам нетерпимости. Может оказаться полезным рассмотреть с позиций «жесткость – свобода» политические события, потрясавшие мир в XXI веке, – например, результаты британского референдума 2016 года о выходе из Евросоюза или успех партии «Закон и порядок» на парламентских выборах в Польше. За последние годы значительно жестче стала культура Венгрии – здесь «угрозой» стали беженцы-мусульмане, которых премьер-харизматик Виктор Орбан называет «оккупантами».

Эти культурные сдвиги роднит общая схема: ощущаемая угроза (обычно это терроризм, иммиграция и глобализация) ужесточает культуру и выталкивает на авансцену авторитарных лидеров.

Разумеется, угроза не всегда является объективным явлением. «В ходе истории человечества реальных угроз становилось меньше, поскольку люди учились лучше противостоять им, а количество сфальсифицированных или надуманных опасностей резко росло, – сказал мне израильский историк Юваль Ной Харари – автор книги «Sapiens: краткая история человечества»[5]. – Лидеры и общества могут намеренно создавать искусственные угрозы или искренне верить в некую серьезную опасность, на самом деле не существующую». Свирепый нацистский режим в Германии стал реакцией в основном на надуманные, а не реальные угрозы, заметил Харари.

Существенно, что как в США, так и в других странах авторитарные лидеры обычно пользуются поддержкой рабочего класса и сельских жителей. Действительно, оказывается, что расхождения по рубежу «жесткость – свобода» характерны не только для стран и штатов, но и для различных социально-экономических групп, противостоящих друг другу с драматическими последствиями.

Осенью 2011 года более тысячи демонстрантов устроили в центре Нью-Йорка акцию протеста, названную ими «Захватите Уолл-стрит» (Occupy Wall Street). Протестующие негодовали по поводу растущего социально-экономического неравенства в США и во всем мире. Буквально через пару дней численность участников движения измерялась уже десятками тысяч. Накал страстей не ограничился Нью-Йорком. Волна массовых протестов прокатилась по сотням других американских городов, а месяцем позже они то и дело вспыхивали по всему миру: в Европе, Азии, Южной Америке и Африке.

Главный лозунг движения гласил «Нас 99 %!», намекая тем самым на стремительно расширяющийся разрыв между 1 % принадлежащих к богатейшей части общества и всеми остальными. По данным Бюро переписи населения США, за период с 1967 по 2015 год средний доход самых состоятельных американских семей, составляющих 5 % от общего числа домохозяйств, вырос на 101 %, тогда как у самой низкооплачиваемой части населения прирост ограничился унылыми 25 %. Подобные цифры говорят об огромном разрыве в уровнях благосостояния: богатые становятся существенно богаче, а бедные остаются бедными. Хотя кампания «Захвати» со временем распалась на отдельные движения, в том числе за повышение минимальной зарплаты и реформу Уолл-стрит, ее отголоски все еще слышны по всему миру.

Классовые различия вышли на передний план политической проблематики. По данным опроса, проведенного исследовательским центром Pew Research в 2017 году, противоречие между богатыми и бедными «очень серьезным» или «серьезным» считали почти 60 % американцев, что на 12 % больше, чем в 2009 году. Респонденты ставили классовые противоречия выше, чем противоречия между молодым и старшим поколением или между городскими и сельскими жителями.

Пропасть, разделяющая имущих и неимущих, существует во всем мире. В 2016 году на долю 50 % населения Южной Африки приходилось всего 10 % доходов после уплаты налогов, а на 10 % наиболее высокооплачиваемых – 60. В 2015 году китайские «однопроцентники» владели 33 % национального богатства страны. По данным Всемирного экономического форума, один из наиболее серьезных разрывов в уровне благосостояния наблюдается в Латинской Америке, где богатейшим 10 % принадлежит 71 % национальных богатств региона. Публицисты сходятся во мнении, что такое неравенство помогает росту популистских настроений, вылившихся в результаты президентских выборов 2016 года в США, британское решение по Брекситу и волну националистических движений в европейских странах. Более того, люди все больше замыкаются в границах собственной социальной среды, не пересекая классовые барьеры. Ложные представления о других классах общества усугубляются с каждым днем, что часто приводит к ошибочным, несправедливым и даже опасным выводам.

Эти классовые различия стары как мир. У шумеров – одной из первых урбанизированных цивилизаций, существовавшей примерно в IV тысячелетии до нашей эры, – общество состояло из элиты – царей и священников, высших слоев, к которым относились купцы, писцы, военные и прочие чиновники, низших слоев – ремесленников и крестьян – и находившихся на самом дне рабов. Примерно так же, как и в наши дни, положение и самовосприятие человека полностью определялись его местом в общественной иерархии. Позже, примерно во II тысячелетии до нашей эры, четырехуровневая кастовая система появилась в Индии, а иерархическое классовое устройство Китая сложилось в I тысячелетии до нашей эры во времена династии Чжоу. Классовые различия свойственны далеко не только человеческим существам. Четкая социальная иерархия наблюдается у обезьян-капуцинов, павианов, голубей, рыб-бычков, мышей и даже жуков-могильщиков.

Классовые различия – вечная тема философов, романистов и кинематографистов. У Платона и Маркса, Толстого и Шекспира, Диккенса и Стейнбека мы видим, как участь человека определяют нормы, ожидания и проблемы, присущие его классу. Бешеная популярность таких телесериалов, как «Корона» и «Аббатство Даунтон», свидетельствует о глубоко укорененном увлечении людей стилем жизни, ценностями и отношениями, существующими в мире богатых. Конфликт главных героев таких фильмов, как «Огни большого города», «Моя прекрасная леди», «Миллионер из трущоб», «Деловая женщина», «Билли Эллиот» и «Милашка в розовом», состоит в их одновременном стремлении соответствовать ожиданиям своего класса и добиться признания другого.