Начало водно-ледяных путей пришлось на устье Яузы и одновременно на устье Сходни. Верховья этих рек сближались волоками с Клязьмой, образуя общую дорогу в сердце Северо-Восточной, владимирской Руси. С иными долями мира сообщала Москва-река. Сама она текла к Рязани, за которой отворялись степи Подонья и всего Юго-Востока, а против своего течения вела на запад, выбирая между Балтикой и Черноморьем. Балтика – это когда притоком Рузой через Ламский волок попадали в область верхней Волги, откуда поднимались выше, к Новгороду. Черноморье – когда исток Москвы-реки искал сближения с Днепром. Днепровско-московорецкий волок шел на десятки верст, и все-таки существовал, пишет Забелин.

Он же объясняет, почему два водно-ледяных скрещения Москвы не получили преимущества перед боровицким грунтовым. Шедшие Москвой-рекой с верховий новгородцы, киевляне, полочане и смоляне для поворота в область Клязьмы пользовались Сходней раньше Яузы, – а шедшие Москвой-рекой с низовий рязанцы и иные степняки для той же цели выбирали Яузу не достигая Сходни. И только боровицкое скрещение сухих дорог, возникнув, заработало на все четыре стороны.

Но средокрестие речных путей на устье Яузы, ближайшее к холму Кремля, должно было остаться действующим, подгородним. Тем более что Клязьма у яузских верховьев полноводней, чем у сходненских. Москва заложена «ниже Неглинной, выше Яузы».

Древнейшая из пристаней устроилась на берегу Москвы-реки, повыше яузского устья. Город и торг в устье Неглинной сообщались с пристанью дорогой по подолу Боровицкого холма, будущей улицей, известной как Великая. Подольная дорога располагала на своем пути отдельными воротами и в белокаменном Кремле Димитрия Донского, и в кирпичном Кремле Ивана III, где их заложенная арка отличает Константино-Еленинскую башню. Мокринский переулок Китай-города был долгой памятью Великой улицы, пока не оказался погребен под стилобатом гостиницы «Россия».

На выходе из переулка, в углу стены Китая, существовали Космодамианские ворота для продолжения Великой улицы дорогой к устью Яузы.

Мокринский переулок получил свое название по церкви Николы Мокрого. Она и намекала, до сноса в 1940-е годы, на место древней пристани, как посвященная ангелу корабельщиков. Еще при жизни архиепископ Мир Ликийских мог чудесным образом явиться у руля претерпевающего бурю корабля.

Угловая башня и Космодамианские ворота Китай-города. 1910-е. Архив Моспроекта-2

Никола Мокрый – не урочищное определение, не указание на мокрый луг. К примеру, в Ярославле одноименный храм стоит на низком берегу, в Муроме – на высоком. Придел того же имени существовал в Софии Киевской, на хорах, высота которых прилагается к высоте гор.

Подол Москвы, среди которого стояла церковь корабельщиков, мог называться водопольем, то есть ложем половодья. Это зеркальные слова, составленные из одних корней. Гипотеза в границах положительной науки: слово «водополье» с веселым искажением запечатлелось во втором прозвании Никольской церкви – Водопоец. Оно и есть урочищное.

Церковь Николы Мокрого в Мокринском переулке.

Фото из Альбомов Найденова. 1880-е

Смысл имени «Никола Мокрый» сокрыт в Киеве. Там на Подоле есть другой Никола – Набережный. Между этим храмом и Софией заключена память о киевском событии – «Чуде о неком детище». В Софийском храме подле образа святого Николая некие благочестивые родители нашли младенца, оброненного из лодки в Днепр, живого, только мокрого. Напротив места утопления младенца стоит Никола Набережный.

Первообраз Николы Мокрого, гласит предание, чудесным образом ушел водою в Новгород, а чтимый киевский список путями последней войны ушел за океан.

Итак, церковь Николы Мокрого есть церковь с храмовым образом Николы Мокрого. Образ из московской церкви был, как говорят, не просто списком киевского, но особым иконографическим изводом: у Николы влажные власы, как если бы он вышел из воды.

Никола Мокрый – ангел спасения на водах и детского спасения. Что важно для дальнейшего.

Расчлененный пряслами крепостных стен, даже застроенный, подол остался урочищем Николы Мокрого, Николы Водопойца.

Васильевский луг и устье Яузы на плане Москвы С.М. Горихвостова. 1767–1768.

Стена Белого города пересекает луг и поворачивает к стене Китай-города.

За ней, параллельно реке, идет к Кремлю Мокринский переулок

Рытая черта Великого посада и преемственная от нее Китайгородская стена первыми разделили водополье. Половина внешняя, между стеной и устьем Яузы, в те времена носила имя Васильевского луга. В конце XVI века был разделен и он – стеной Белого города, вышедшей здесь к Москве-реке. Планы XVII века показывают луг застроенным, но вряд ли твердо, тем более что сквозь него текла малая речка Рачка. XVIII веку луг достался редким в городе строительным простором, белым пятном на карте, чистым листом санкт-петербургского масштаба и таковой же сырости.

С воцарением Екатерины лист был исчерчен вновь – проектом Воспитательного дома.

Огромный дом занял квартал по Москворецкой набережной от китайгородского Угла почти до устья Яузы, со сносом Белых стен. Их снос и начался от Яузы, именно под предлогом стройки дома. Переступив черту былой стены, дом встал на оба города, Белый и Земляной.

Однако память места еще два столетия сопротивлялась петербургскому проекту: восточное крыло осуществилось лишь в советскую эпоху. Пожалуй, бельведер над центром дома наследует угольной башне белых стен. Но и переступание черты могло отговориться местной памятью, древнейшей памятью единого Васильевского луга, обращенного теперь в единый дом.

вид императорского Воспитательного дома со стороны Москвы-реки. 1767

Идея Воспитательного дома в общем виде принадлежала только что скончавшемуся Ломоносову, в подробностях – Бецкому. (Кстати, пренебрежение границами кварталов и трассировкой улиц отличало действия Бецкого во главе Комиссии по перепланировке старых городов.) Иван Иванович Бецкой видел свой дом блаженным островом, где бы сироты и подкидыши росли вне впечатлений и влияний мира, за стеной «окружного строения», словно в ограде моря. Такой оградой становилась и Москва-река, на двадцать лет лишенная берегового хода и проезда перед домом (там был разбит передний сад). Море стало житейским. Житейская превратность, как волна, несла к порогу дома-острова младенцев на спасение.