— Расскажи ему, Степаныч, как вы шпионов допрашивали? — попросил опер.

Чекист кивнул, но рассказывать не спешил. Во рту оставался приличных размеров кусок колбасы. Не выбросишь ведь в помойку. Сидел и кивал. А опер, парнишка, во внуки годится, торопил. Хоть бы прожевать позволил деду.

— Было… Было дело… Сейчас расскажу, — кивал Чекист. — Дай закончу. — И поднял стакан с остатками вина.

— Дай я тебе, Степаныч, добавлю…

Степаныч подставил граненый стакан, и в нем приятно булькнуло. Надо рассказать ребятишкам, а то знать не будут. Хотя в чем, собственно, дело. Тут и рассказывать-то не о чем. Так себе, скотство одно, ушедшее в прошлое.

— Давай, Степаныч, он еще не знает.

Чекист кивнул: слушайте.

— Стояли мы армией в Белоруссии, и я тогда был оперативным уполномоченным контрразведки «Смерш». Слышали про такую? Ну так вот… Поймали мы однажды целую шайку. Начали колоть. Оказалось: разведывательно-диверсионная группа, заброшенная к нам через линию фронта. Молчат, хоть язык отрезай за ненадобностью. В том числе и баба среди них была. Та вообще в молчанку играла, будто она немая. Ну, совершенно не фурычит. Думали, так оно и есть, пока шеф наш не прибыл с линии фронта. Посадить, говорит, жопой на бетонный пол. Посмотрим, как она завтра запоет. Представляете? А осень была поздняя, мело…

— Бабу и на бетонный пол?

— Они к нам тоже шли не за пирогами.

— Ну, все-таки ведь женщина…

— Тогда такого понятия не было. Враг — он любое обличье мог принять. И женщин у врага тоже было много. И нашего брата хватало.

— И что же назавтра?

Чекист удивленно посмотрел на следователя.

— Упорствовала?

— Кто?

— Да баба та.

— A-а, баба. Через час орать стала. Голос у нее прорезался. Поднимите, кричит, меня с пола. И все рассказала, что знала.

— Она ведь себе все отморозила.

— Ну, допустим, не отморозила…

— Органы женские…

Чекист замолчал и отвел взгляд. С него какой спрос. Не он начальником был. Но попадись он этой бабе в других обстоятельствах, в качестве пленного, например, еще неизвестно, как бы она с ним поступила. Шкуру бы, может, сдирала с живого. Известно, идейные соотечественники хуже немцев.

— Давайте остатки допивать, — произнес следователь Синицын. — Пока обратно не приперся.

— Давайте…

Остатки разлили, выпили и стали собираться по домам. Лучше бы не рассказывал Чекист эту дурно пахнущую историю. Все настроение испортил. А тому хоть бы хны.

— Куда сегодня ночевать пойдешь, Степаныч?

— Мне бы у вас остаться сегодня…

Так и сделали. Вызвали дежурного по изолятору: «Определи парня на одну ночку. А то ему податься некуда…»

И по домам. Опер — в центр, следователь Синицын — в Кировский район. Один Чекист, состоящий в настоящее время на связи у оперативника, отправился на нары. Но он не переживал. Все лучше, чем бродяжить. Жаль, до пенсии не дотянул, раньше времени из внутренних органов выпал.

Кожемякин, не превышая скорости, ехал по тракту. Вот и город выплывает из-за соснового бора. У моста через реку расположен стационарный пост ГАИ. Обойти бы стороной мимо поста, но это невозможно. Другого пути нет. Два моста через реку, и на обоих посты.

Около поста он нарочно сбавил скорость и поехал мимо, вглядываясь в сумрачные лица гаишников. Те отворачивались, не желая смотреть в окна с зеркальным тонированием. Тем более что придраться не к чему. Если бы этот «Чероки» летел сломя голову — другое дело. А тут плетется едва. Может, своих высматривает… Развелось тоже иностранцев этих, куда ни плюнь…

Полковник миновал пост и тем же ходом, не превышая шестидесяти, пошел в гору. Ему много в этот раз не нужно. Ему бы до места добраться и спать завалиться. И еще за рулем бы не уснуть. Но, кажется, не уснет он. И не свалится, потому что слишком это все серьезно. Не каждый день приходится на курок нажимать. Не профессиональный он боец. И не киллер. Тех, что на пожарище лежат, не он из жизни вычеркнул. Бутылочкин постарался. И если бы не постарался, то лежать бы там полковнику. А те, что сегодня столкнулись с полковником, тоже не просто так попались на мушку прицела. В чем перед ними провинился Резидент? Может быть, надо было подставить собственный лоб, и тогда на дороге лежали бы и хозяин, и его скотина. Зато остальные были бы целы. По-божески это? Так что не надо метать бисер. Не тот случай, когда щеки подставляют. И время не то. Не унывай, Толя…

Кожемякин подъехал к зданию УВД среди ночи. До этого он долго отсиживался на задворках городской клинической больницы, держа наготове израильский «горбатый» с тридцатью двумя патронами в запасе. Он не собирался воевать с милицией. Армейский пистолет-автомат предназначался для бандитов, но те, к счастью, не подъехали. Счастье было обоюдным.

Кругом был лишь кустарник, непролазные дебри клена, и автомашину никто не замечал. Контейнер с оружием он зарыл тут же, у спуска к реке, в овраге среди листьев. Ему некогда было искать удобное место.

Здание УВД темнело окнами. На улицах никого. Даже пьяницы убрались.

Кожемякин вынул носовой платок и тщательно обтер рулевое колесо и ручки на дверях. В других местах он не оставлял следов.

Здание располагалось на перекрестке. Полковник прибавил ручной сектор подачи топлива. Дизельный двигатель взревел. На таких оборотах он способен тронуться и на повышенной передаче.

Включив сразу третью, Михалыч, стоя на подножке автомашины и держась за дверцу, отпустил педаль сцепления. Машина дернулась, набирая скорость. Михалыч успел соскочить с подножки и несколько метров пробежал рядом с ней. Хорошую делали технику за границей, она не сбилась с заданного направления и, набрав предельную скорость, подскочила на каменных ступеньках и врезалась в стену рядом со входом в дежурную часть. Двигатель не заглох, продолжая с ревом скрести камень. Михалыч развернулся и пошел в обратном направлении. Он мог бы еще наблюдать из-за угла за происходящим, но это ему было не нужно. Полковник сделал свое дело. И ему нужно было уходить.

Михалыч шагал, держа под полой автомат: не хватало ему стать жертвой ограбления. Тогда точно в милицию попадешь. Он шел серединой улицы, надеясь в темное время суток добраться до своей Любушки. «Вот будет смех, — думал, — приду, а у нее хахаль в кровати лежит…» — и тут же отбрасывал эту дикую мысль. Какой хахаль! Какой лежит! Она женщиной-то по-настоящему только после него стала. Вот бык! Кто он после этого, если не этот самый?!

Однако, как ни стремился он из одного конца города попасть в другой, все равно не успел. Наступил рассвет. По-прежнему на улицах пустынно. Лишь у дежурной аптеки торчат крючковатые фигуры обоего пола с мухоморного цвета лицами. Завидев Михалыча, почти все они отлепились от стены и быстро перегородили дорогу.