Конфуцию были далеко небезразличны судьбы Китая, и его «благородные мужи» главным образом были призваны обеспечить появление благородного государства. Стоит процитировать одно из его высказываний: «Невозможно удалиться от мира и общаться со зверями и птицами, которые не имеют подобия с нами. С кем же мне общаться, как не со страдающими людьми? Возобладавшие повсюду беспорядки — вот что требует моих усилий. Если царство будет зиждиться на правильных установлениях, тогда не будет нужды изменять положение вещей».

Под непосредственным влиянием политических идей его учения сложились нравственные представления, характерные для китайцев. Прямое обращение к роли Государства в конфуцианстве мы встречаем чаще, чем в любом из европейских или индийских этических и религиозных учений.

На какое-то время Конфуций был назначен судьей в царстве Лу, где он предпринял попытку упорядочить жизнь людей в самой немыслимой степени, подчинив все их действия и взаимоотношения очень сложным предписаниям. «Церемониальные правила, которые обычно встречаются разве что при дворах правителей или в имениях высоких сановных особ, теперь стали обязательными для большинства людей. Все моменты повседневной жизни были учтены и регулировались жесткими установлениями. Даже то, какую пищу можно было есть представителям различных классов, также подлежало регламентации. Мужчины и женщины должны были ходить по разным сторонам улицы. Даже толщина гробов, а также форма и местоположение могил были предметом строгого регулирования».

Все это, как мы бы сказали, весьма в китайском духе. Никакой другой народ не пытался достичь нравственного порядка и общественной стабильности через детальную регламентацию того, как должны вести себя граждане. Но в Китае методы Конфуция возымели огромное влияние, и ни одна нация в мире в настоящий момент не имеет такой всеобъемлющей традиции этикета и сдержанности.

Впоследствии влияние Конфуция на правителя Лу ослабло, и ему снова пришлось вернуться к жизни частного лица. Его последние дни были омрачены смертью самых близких и способных учеников. «Нет разумного правителя, — говорил он, — который согласился бы взять меня в наставники, и мне пришло время умереть…»

Однако он умер, чтобы продолжать жить. По словам Хэрта, «Конфуций оказал большее влияние на становление китайского национального характера, чем все императоры вместе взятые. Ему, следовательно, должно уделяться первоочередное внимание, если речь идет об истории Китая. То, что Конфуцию удалось в такой степени повлиять на жизнь своего народа, следует отнести, как мне кажется, более к особенностям этого народа, чем к его собственной личности. Если бы он жил в какой-либо другой части света, его имя, возможно, было бы забыто. Как мы видели, его взгляды на характер и его личное восприятие человеческой жизни сформировались после тщательного изучения документальных источников, тесно связанных с моральной философией, которая культивировалась прежними поколениями. То, что он проповедовал своим современникам, следовательно, не было во всем совершенно новым для них. Но, услышав, изучая древние памятники, отдаленный голос мудрецов прошлого, он стал рупором, поведавшим народу о тех воззрениях, что происходят из ранней эпохи развития самого народа… Огромное влияние личности Конфуция на жизнь китайского народа было обусловлено не только его сочинениями и словами, сохранившимися в передаче других, но также и его деяниями. Черты его характера, о которых поведали его ученики, а также более поздние авторы, стали образцом для миллионов, склонных подражать манерам великого человека… Что бы он ни совершал публично, было отрегулировано до мельчайшей детали церемонией. И это не было его собственным нововведением, поскольку церемониальная жизнь культивировалась в Китае за много столетий перед Конфуцием. Но его авторитет и пример во многом послужил закреплению того, что он признавал как желательный общественный порядок».

Учение Лао-цзы, который долгое время заведовал императорской библиотекой династии Чжоу, было гораздо более таинственным, менее доступным и постижимым в сравнении с конфуцианством. По всей видимости, он проповедовал стоическое равнодушие к мирской суете и славе и возвращение к мнимо простой жизни прошлого. Лао-цзы оставил после себя писания, очень разные по стилю, смысл которых не всегда поддается истолкованию. Лао-цзы предпочитал высказываться притчами. После смерти Лао-цзы его учение, как и учение Гаутамы Будды, подверглось искажениям и обросло различными легендами. Вдобавок на нем прижились самые немыслимые и запутанные обряды и предрассудки. Но учение Конфуция оказалось менее подвержено позднейшим переделкам, потому что оно было обращено к обществу без всяких околичностей и не делало уступок различным искажениям ради завоевания большего числа приверженцев.

Китайцы говорят о буддизме и об учениях Лао-цзы и Конфуция, как о Трех Учениях. Вместе они составляют основу и отправную точку для всей позднейшей китайской мысли. Их глубокое изучение является первоочередным условием, когда речь идет об установлении подлинного духовного и нравственного единства между этим великим народом Востока и Западным миром.

Можно выделить некоторые общие моменты в этих трех учениях, из которых, бесспорно, великое учение Гаутамы является наиболее глубоким; его доктрины и по сей день властвуют мыслями огромного множества людей. В определенных моментах эти учения расходятся с теми мыслями и настроениями, которым суждено было вскоре овладеть Западным миром. И в первую очередь эти доктрины отличаются своей терпимостью. Они обращены непосредственно к самому человеку. Это учения Пути, образа жизни, великодушия, а не догм церкви или общих правил. Они не выступают за или против существования и поклонения общепринятым богам. Афинские философы, отметим это особо, также стремились отстраниться от теологии: Сократ вполне охотно отдавал почести любому божеству, оставляя за собой право на собственные суждения.

Это отношение прямо противоположно тем умонастроениям, которые складывались в еврейских общинах Иудеи, Египта и Вавилонии, где представление о едином Боге было изначальным и очень влиятельным. Ни у Гаутамы, ни у Лао-цзы или Конфуция нет никаких намеков на подобное представление о «ревнивом» Боге, который требует «да не будет у тебя других богов», — Боге, который не потерпит никаких древних обрядов, подспудных верований в магию и колдовство, жертвоприношений богу-царю или любого свободного обхождения с «нерушимым» миропорядком.

Нетерпимость иудейского ума и в самом деле смогла сохранить основы своей веры простыми и понятными. Теологическая всеядность великих учителей Востока, с другой стороны, способствовала усложнениям и нагромождению ритуальных правил. Если не считать того, что Гаутама настаивал на Правильных Представлениях, которые легко игнорировались, — ни в буддизме, ни в даосизме или конфуцианстве не существовало действенного запрета на суеверные практики, заклинания, экстатические состояния и поклонение различным божествам. Уже на самой ранней