Они шагают вместе через быстро растущее кладбище.

— Вы что-то хотите мне сказать? — спрашивает Енох.

Гото Денго поворачивается и смотрит Рооту в глаза.

— А мне говорили, что исповедальня — совершенно тайное место.

— Так и есть, — говорит Енох.

— Так откуда вы знаете?

— Что я знаю?

— По-моему, церковные братья сообщили вам больше, чем следует.

— Выбросьте эту мысль из головы. Тайна исповеди не нарушена. Я не говорил со священником, который исповедовал вас, а если бы и говорил, он бы мне ничего не сказал.

— Тогда откуда вы знаете? — спрашивает Гото Денго.

— Есть несколько способов. Например, я знаю, что вы горняк. Инженер, проектирующий большие шахты под землей. Мне это рассказал наш общий друг, отец Фердинанд.

— Да.

— Японцам стоило огромного труда доставить вас сюда. Зачем же напрягаться, если бы не требовалось вырыть что-то очень глубокое и важное?

— Мало ли какие для этого могут быть резоны.

— Да, но лишь немногие из них разумны.

Какое-то время они идут молча; одеяние Роота колышется в такт шагам.

— Я знаю еще кое-что, — продолжает он. — Чуть южнее к одному священнику пришел человек и поведал, что напал на путешественника и отобрал у него мешочек с алмазами. Жертва скончалась от ран. Убийца раскаялся и принес алмазы в церковь.

— Жертва — филиппинец или китаец? — спрашивает Гото Денго.

Енох Роот холодно смотрит на него.

— Китайцы тут тоже замешаны?

Они идут дальше. Роот готов идти хоть через весь Лусон, лишь бы разговорить Гото Денго.

— К тому же у меня есть сведения из Европы, — говорит Роот. — Я знаю, что немцы прячут казну. Ни для кого не секрет, что, пока мы говорим, генерал Ямасита закапывает в горах награбленное на войне золото.

— Что вы хотите от меня? — спрашивает Гото Денго и внезапно разражается потоками слез. — В церковь меня привели слова.

— Слова?

— «Вот Иисус Христос, который берет на себя грехи мира», — говорит Гото Денго. — Енох Роот, никто лучше меня не знает, что такое грехи мира. Я погряз в грехах, плавал в них, тонул в них, горел в них. Я словно плыл в длинной пещере, наполненной черной холодной водой. Надо мной сиял свет, и я плыл к нему — только бы добраться до поверхности и глотнуть воздуха. Теперь я по-прежнему в грехе, но хотя бы могу дышать. Вот кто я сейчас.

Роот кивает и ждет.

— То, что я видел и делал, — ужасно. Мне нужно было очиститься. Поэтому я и пришел на исповедь. — Гото Денго глубоко, судорожно вздыхает. — Это была очень, очень долгая исповедь. Теперь все кончено. Иисус Христос взял мои грехи на себя — по крайней мере так обещал священник.

— Я рад, что вам помогло.

— А вы хотите, чтобы я снова вспоминал о них?

— Но есть и другие люди, — говорит Енох Роот. Он останавливается, поворачивается и кивает. На вершине холма, по ту сторону от нескольких тысяч белых надгробий, заметны силуэты двух мужчин в штатском. Они выглядят европейцами; больше Гото Денго ничего не может о них сказать.

— Кто такие?

— Люди, которые тоже прошли через ад и вернулись. Люди, которые знают о золоте.

— Что вы хотите?

— Выкопать его.

Тошнота охватывает все тело, словно мокрая простыня.

— Им придется пробиваться сквозь тысячу свежих трупов. Там могила.

— Весь мир — могила, — говорит Роот. — Могилы можно перенести, тела перезахоронить. Достойно.

— А потом? Когда они получат золото?

— Мир истекает кровью. Ему нужны лекарства и бинты. Это стоит денег.

— Но ведь перед войной все это золото у мира было. И что произошло? — Гото Денго содрогается. — Богатство, заключенное в золоте, мертво. Оно гниет и смердит. Настоящее богатство создается каждый день людьми, что встают утром и идут на работу. Школами, где дети учат уроки и совершенствуют дух. Скажи тем людям, что жаждут богатства, пусть едут со мной в Японию после войны. Мы откроем дело и будем строить дома.

— Ты истинный японец, — горько отвечает Енох Роот. — Вас не переиначить.

— Пожалуйста, объясните, что вы имеете в виду.

— А как быть с теми, кто не может утром встать и пойти на работу, потому что у них нет ног? Со вдовами, у которых нет ни мужей, ни детей, которые заработают на жизнь? С детьми, которые не могут совершенствовать дух, потому что нет ни школ, ни учебников?

— Да хоть осыпьте их золотом. Оно все равно уйдет.

— Да, но часть его уйдет на бинты и книги.

На это Гото Денго нечего возразить, однако он выглядит скорее печальным и усталым, нежели переубежденным.

— Что вы хотите? Вы думаете, я должен отдать золото церкви?

Енох Роот слегка ошарашен, словно мысль никогда раньше не приходила ему в голову.

— Я думаю, это не худший вариант. У церкви двухтысячелетний опыт помощи бедным. Она не всегда бывала идеальной, но тоже строила больницы и школы.

Гото Денго качает головой.

— Я принадлежу к вашей церкви всего несколько недель и уже начал сомневаться. Для меня она — благо. Но дать ей столько золота… Не уверен, что это хорошая идея.

— Не ждите от меня слов в ее оправдание, — говорит Роот. — Меня лишили сана.

— Что же я должен делать?

— Возможно, отдать его на условиях.

— Каких?

— Можете оговорить, чтобы его использовали, например, только на образование.

— Это кладбище создали образованные люди, — говорит Гото Денго.

— Придумайте другие условия.

— Мое условие — пусть золото, если оно увидит свет, пойдет на то, чтобы никогда не было войн, как эта.

— Как же его выполнить, Гото Денго?

Гото вздыхает.

— Вы взваливаете на мои плечи непосильную ношу.

— Нет. Не я взваливаю. Она всегда была на ваших плечах.

Енох Роот пристально и безжалостно смотрит в полные му́ки глаза Гото.

— Иисус Христос принимает на себя грехи всего мира, но мир остается: физическая реальность, в которой мы обречены жить, пока смерть не заберет нас. Вы исповедались и прощены, и огромная часть ноши снята с ваших плеч милостью божьей. Однако золото все еще там, под землей. Неужели вы подумали, что оно обратилось в прах, как только вы проглотили хлеб и вино? Не это мы называем пресуществлением.

Енох Роот разворачивается и уходит, оставив Гото Денго одного на светлых улицах в городе мертвых.