Играли мы свой единственный московский спектакль «Было тихо» в морозный январский вечер. Прибыли в Москву накануне. Гуляли по центру. Всей компанией. Я видел, что ребятам вернулось забытое, бесшабашное фестивальное ощущение лёгкости. Некоторые испытывали подобное чувство впервые. Такое случается только, когда выезжаешь из родных мест туда, где тебя никто не знает. Я той лёгкости в Москве уже не ощущал.

Помню, что специально придержал определённую сумму и сводил ребят в особенный ресторан. Когда ходил один по Москве приметил его. В нём подавали сырое мясо и идеально гладкий, раскалённый камень. Мясо можно было жарить на камне самостоятельно, за столом, и сразу поедать. Мне показалось это интересным и занятным. Мои актёры были в восторге. Настоящем! Мне и самому очень понравилось. К счастью, мясо оказалось вкусным. Пили пиво. Вино ребята не любили. О водке накануне первого в жизни московского спектакля никто не заикнулся.

Мы ели за большим столом шумной компанией. Смеялись. Радостные, молодые. Моё сердце наполнила нежность. Накопившееся раздражение на ребят ушло. Я сидел за трапезой с людьми, ближе которых у меня не было. Я когда-то выдернул их из нормальной жизни и вытащил на сцену. Мы прожили с некоторыми вместе целую жизнь, от безоглядных романтиков до семейных мужчин. Мы веселились на свадьбах друг друга, пили за родившихся детей, делали театр, отмечали премьеры за весёлым столом, неоднократно вместе завтракали и обедали во время поездок, а сколько выпили и закусили, в поездах, набившись в одно купе, по дороге куда-то или откуда-то! Я нежно любил их все эти годы! А потом просто от них устал и долгое время не чувствовал к ним нежности. Забыл про неё. И тут почувствовал!

Я не знал, что это моя последняя с ними трапеза. Больше нам за одним общим дружеским столом сидеть есть и пить не доведётся. Я этого не знал. Только чувствовал нестерпимую нежность на грани необъяснимых слёз.

В день нашего спектакля Москву завалило пушистым снегом. В переулках возле Большой Никитской было так красиво и тихо, что казалось, вот-вот мимо пробежит, похрапывая, лошадка, запряжённая в сани. Мы будто привезли с собой в столицу не только спектакль, но и погоду. Хрустящую снегом и морозцем.

В Вознесенском переулке, возле театра «Около дома Станиславского», снег весь день не чистили. А его нападало много. Редкие машины ехали, утопая по днище.

Мы с самого утра, бодрые из-за разницы во времени, быстро выставили декорации, настроили свет, проверили звук и успели освоиться на чужой сцене. За исключением мелочей и деталей всё было подготовлено почти идеально. Лучше сделать было невозможно. А меня не оставляла ужасная тревога. Не мог успокоиться.

Я так долго жил в ожидании этого дня, что беспрестанно мысленно проверял готовность к спектаклю. Меня не отпускало изнурительное ощущение, что я что-то забыл сделать, сказать, напомнить, проследить, проверить.

Когда ребята сбегали куда-то, принесли какую-то снедь, весело её ели и пили чай, я не то чтобы к еде притронуться, а даже присесть не смог.

Часа за три до спектакля мы сделали короткую техническую репетицию. Она показала полную готовность театра «Ложа» к выступлению. Больше делать было нечего. От меня уже ничего не зависело. Приглашения были переданы, телефонные звонки совершены. Нужно было просто подождать. И всё. Не более. До события, которому посвятил я все основные мои мысли двух с лишним месяцев и связал главные жизненные надежды, оставалось два часа.

За окнами быстро вечерело. Пошёл снег. Большими хлопьями. А его и так в переулке и перед входом в театр навалило много. Но снег как не убирали, так и не собирались. Тогда я пошёл и попросил у тётушки-дежурной лопату. Она удивилась, а я объяснил, что хочу почистить снег перед входом, чтобы зрителям было удобнее. Широкую фанерную лопату нашли вскоре. Я оделся и, никому из ребят ничего не сказав, пошёл чистить снег.

Горели желтоватые фонари, на колпаках которых выросли снежные шапки. Не было ни ветерка. Снег падал медленно и отвесно. Не густо. Сибирский опыт подсказывал, что к ночи приморозит. Дышалось легко. Тихий переулок. Двор театра. Всё укрылось пушистым, лёгким январским снегом. Я знал, что нахожусь в Москве. Но не верилось.

Взял лопату голыми руками и начал от входа. Я не делал этого давно. Пар дыхания, запах мокрой рукоятки лопаты, которая хорошо лежала в ладонях, тихий скрип снега напомнили то, что со мной бывало не раз. Но не в Москве.

«Как дома», – подумал я.

За полчаса вычистил достаточное пространство для подхода зрителей. Лоб мой взмок. Снег совсем перестал. Я остановился, оглядел проделанную работу и посмотрел в низкое московское небо, которое, подсвеченное огнями необъятного города, стало коричневым. Так я стоял минуту. И вдруг понял, что вся нервозность и терзавшая меня тревога исчезли.

Не умею и не знаю, как назвать одним словом и коротко то, что я тогда ощутил. Я не успокоился, нет. Я просто всё увидел очень ясно, отчётливо и конкретно. Московское небо, заснеженный переулок, медленно ползущую по нему с залепленными снегом включёнными фарами машину, фонари…

Я почувствовал в тот момент, в ту минуту, как движется время… Точнее, я почувствовал, что оно движется… Мне открылось прожитое и то, что оно прожито безвозвратно… От этого внутри меня сделалось холодно. Мне стало грустно-грустно… Мне стало одиноко… Я увидел себя потерявшимся и беспомощным, как мальчик, который вдруг понял, что не знает, где он и где мама…

Это чувство длилось недолго… Оно ушло, как пришло. Но грусть осталась. И осталась ясность понимания, что надежда, с которой я вёз свой спектакль в Москву, напрасна и пуста… Время движется… Ничего не изменится… Надеяться не на что!

Я не осознал тогда и не понял, а только почувствовал, что кончается нечто большое и важное… Безвозвратно!

Вернувшись в помещение, я пил чай и сгрыз пару твёрдых, громких сухарей. А ребята, как в старые, добрые времена, занимались какой-то чепухой, хохотали. Вели себя беззаботно, как мужички, вырвавшиеся компанией подальше от дома. До спектакля оставалось чуть больше часа.

Алёна пришла за полчаса до начала. Была взволнованна. Она что-то говорила мне, подбадривала. Заглянула к ребятам, которые готовились. Сказала им весёлые напутствия.

– Мне кажется или нет, что я волнуюсь больше тебя? – спросила она. – Ты чего такой… вялый?

Потом пошли зрители. Она всех знала. Ей приходилось вести себя как хозяйке вечера. С кем-то Алёна говорила коротко, с кем-то дольше, кого-то подводила ко мне, к кому-то – меня. Саша Вислов пришёл минут за десять до спектакля. Он встречал своих приглашённых.

Когда прозвучал второй звонок – Алёна быстро подошла ко мне и зашептала:

– Пришёл Александр Филиппенко… Александр Георгиевич… Прекрасный актёр. Ты должен его знать. Он много снимался. Я его пригласила, а он пришёл… Один из всех этих ленивых артистов!.. Он очень хороший дядька! Пойдём познакомлю… Тебя это взбодрит и порадует.

Александра Филиппенко я узнал сразу и не поверил глазам. Он действительно входил в число актёров, любимых с детства. Ещё в начальных классах школы я смотрел учебно-развлекательную передачу, в которой он был одним из ведущих. Он исполнял в ней роль самого непутёвого и непонятливого, а стало быть – самого любимого, клоуна. В кино Александр Георгиевич играл преимущественно роли коварных, умных и страшных злодеев. Но он был в этих ролях так хорош, что запоминался лучше актёров, сыгравших положительных героев.