Эти генералы говорили, что, если перемирие и давало нам время обеспечить прибытие наших резервов к театру военных действий, оно же предоставляло точно такую возможность и войскам России и Пруссии. Шведы уже были на марше, чтобы присоединиться к врагу. Русские и пруссаки надеялись также, что к ним присоединятся и австрийцы. Эти последние в тот момент ещё не были готовы, но имели целых два месяца на организацию и приведение в движение своих многочисленных войск.

Находясь в Монсе, я узнал о победах при Лютцене и Баутцене и был огорчён, что не принимал в них участие, но мои сожаления ослабели, когда я точно узнал, что мой полк в этих сражениях не участвовал. В самом деле, он в это время находился перед Магдебургом, по дороге на Берлин. Г-н Лакур, бывший адъютант генерала Кастекса, в конце 1812 года был назначен эскадронным начальником в 23-й полк конных егерей. Он командовал в моё отсутствие. Этот очень смелый офицер самостоятельно достиг кое-какой книжной образованности. Поэтому у него были некоторые претензии, мало соответствовавшие его мундиру. Кроме того, он оказался не очень умелым командиром, и из-за этого полк понёс потери, которых можно было бы избежать. Об этом я скажу ниже. Во время моего пребывания в депо ко мне в качестве второго эскадронного начальника был назначен г-н Позак, блестящий во всех отношениях офицер, за заслуги в сражении при Маренго награждённый почётной саблей.

К концу июня все командиры полков, посланные во Францию для организации новых частей, выполнили эту задачу и получили приказ вернуться в армию, хотя военные действия не должны были возобновляться ещё какое-то время. Поэтому мне пришлось покинуть мою семью, с которой я только что провёл столь счастливые дни, однако меня призывали честь и долг. Надо было подчиняться!

Я вновь отправился в путь в Германию и сначала прибыл в Дрезден, где император собрал всех командиров полков, чтобы расспросить их о состоянии частей. В связи с этим я узнал нечто, что меня очень огорчило.

В депо я организовал четыре великолепных эскадрона по 150 человек каждый. Два первых эскадрона (к счастью, лучшие из них) уже присоединились к полку, третий императорским решением был от нас взят и направлен в Гамбург, где был включен в 28-й конно-егерский полк, один из самых слабых полков во всей армии. Этот приказ был отдан по всем правилам, поэтому я подчинился ему без возражений. Но иначе было тогда, когда мне сообщили, что 4-й эскадрон, уже отправленный в Монс, по дороге, в Касселе, увидел Жером, король Вестфалии, и эскадрон так понравился этому монарху, что по своей воле он включил его в состав собственной гвардии! Я узнал, что император был очень возмущён тем, что его брат позволил себе таким образом присвоить один из отрядов, входивших в войска императора, и приказал эскадрону немедленно продолжить путь. Я надеялся, что эскадрон мне вернут, но король Жером воспользовался протекцией нескольких адъютантов императора, сообщивших Его Величеству, что, во-первых, гвардия короля Вестфалии состояла исключительно из малонадёжных немцев, поэтому следовало предоставить ему хотя бы один французский эскадрон, на который он мог бы рассчитывать. Во-вторых, король Вестфалии якобы только что понёс большие расходы для того, чтобы выдать этому эскадрону очень красивую форму гусар своей гвардии. Наконец, эти же адъютанты нашептали императору, что, даже теряя один эскадрон, 23-й полк конных егерей всё ещё будет оставаться одним из самых сильных полков французской лёгкой кавалерии. Как бы то ни было, включение моего эскадрона в вестфальскую гвардию, таким образом, состоялось, несмотря на мои резкие возражения. Я никак не мог утешиться после этой потери и считал крайне несправедливым такое лишение меня плодов моих трудов и забот.

Я присоединился к моему полку неподалёку от Одера, где полк был расквартирован возле маленького города Фрайштадта, вместе со всеми полками Экзельманса. Г-н Ватье, мой новый бригадный генерал, был капитаном, когда я служил в 25-м конно-егерском полку. Он всегда был ко мне очень добр. Мы поселились в очаровательном и очень удобном замке под названием Херцогвальдау, располагавшемся посреди нескольких деревень, занятых моими кавалеристами.

Во время нашего пребывания в этой местности произошёл один странный эпизод. Кавалерист по имени Танц, единственный «отрицательный персонаж» во всём полку, сильно напился и осмелился угрожать офицеру, приказавшему доставить его в полицию. Этого человека осудили и приговорили к смерти. Приговор был утверждён. Когда гвардейцы под командованием аджюдана Буавена явились за Танцем, чтобы отвести его к месту расстрела, они нашли его в тюрьме совершенно раздетым под предлогом жары. Аджюдан был очень смелым воином, но ум его уступал его смелости, и вместо того, чтобы приказать одеть приговорённого к смерти, он ограничился тем, что накинул на него шинель. Однако, когда они дошли до подъёмного моста через широкий замковый ров, Танц сбросил шинель в лицо стражникам, прыгнул в воду, переплыл ров, выбрался на берег и присоединился к противнику на другой стороне Одера. Больше о нём никто никогда ничего не слышал. Я разжаловал аджюдана за то, что он плохо охранял преступника, однако вскоре он вновь вернул себе эполеты, проявив большую смелость, о чём я расскажу позже.

В эскадронах, только что присоединённых к полку, было в общей сложности 993 человека, из них около 700 участвовали в Русской кампании. Вновь прибывшие солдаты были крепко сложены, почти все они ранее служили в легионе департамента Жеммап. Это сильно облегчило их обучение в качестве кавалеристов. Я включил мои новые эскадроны в состав прежних.

Обе неприятельские армии готовились к борьбе, однако наши противники использовали время для того, чтобы выставить против нас ещё одного мощного врага. Они заставили Австрию решиться выступить против нас.

Император Наполеон, которого многочисленные победы приучили не считаться с врагами, вновь счёл себя непобедимым, оказавшись в Германии во главе 300 тысяч человек. Он недостаточно оценил силы, с какими собирался противостоять всей Европе, образовавшей против него коалицию.

Как я уже говорил, французская армия только что получила очень хорошее пополнение в живой силе. Никогда эта армия не была столь прекрасной. Но, за исключением лишь нескольких полков, большая часть этих солдат ещё никогда не участвовала в сражениях. Кроме того, несчастья последней кампании внесли в наши войска определённую сумятицу, последствия которой продолжали ещё ощущаться. Поэтому наши великолепные части составляли армию, больше годившуюся для дипломатического давления с целью заключения мира, чем для того, чтобы вести войну. По всем этим причинам почти все генералы и полковники, видевшие свои полки вблизи, соглашались в одном: им