Беруп появился в тот самый момент, когда Сайфер принесла свечу. Он бы склонился над Джали, если бы я позволил. Я спровадил его жестом, который, как я надеялся, не допускал возражений, и он, задыхаясь, рухнул в кресло. Только после того, как Беруп сел, я сообразил, почему Сайфер так долго оставалась тюремщиком Джали, не понимая, что она — инхума: простыня была натянута почти до самого верха ее парика.

— Хорош вещь? — поинтересовался Орев, когда я поднял простыню.

Я положил простыню на место, велев ему замолчать.

— Вы закрыли ей лицо, — заметил я Сайфер. — Могу я спросить, почему?

— Такая молчаливая она есть, мессир. Такая холодная. Как мертвая ваша бедная дочь есть. Видеть ее такой я не люблю.

— Не мертвая, — задыхаясь, спросил Беруп, — она есть?

— Да. Она в коме, из которой я намерен ее вывести. — Я был уверен в своей способности осуществить это и сделал заявление так уверенно, как только мог. Что, если Джали, которая была похоронена заживо в Гаоне, будет похоронена заживо во второй раз здесь, в Дорпе? Кто же тогда спасет ее?

— Мой дом призраки покинут, мессир, если она проснется?

Я сказал Сайфер, что уверен в этом, и приказал им выйти; она вышла послушно, а он — неохотно. Что еще можно сказать?

Ничего, на самом деле.

Я просидел с ней всю ночь, думая о Зеленой — о ее разрушенном городе, болотах и джунглях, рисовых полях деревенских жителей, заброшенной башне на утесе и покинутом посадочном аппарате, в котором я умер; все это вставало перед моим мысленным взором не раз и не два, а двадцать или тридцать раз, и, насколько это было возможно, я исследовал каждый уголок, каждый лист и каждую щель. Двумя этажами ниже меня, где Беруп разговаривал с Сайфер и пил белое бренди, которое они здесь любят, тарелки упали с полки, и Сайфер испуганно вскрикнула. Это произошло вскоре после полуночи, и было более громким событием, чем все, что я видел. Я открыл ставни и закрыл их через полчаса, потому что в комнате стало невыносимо холодно. Я передвигал свечу с места на место. Я разжег огонь и подбросил в него свежих дров. Я откинул простыню, поцеловал Джали в щеку, вынул из-под одеяла ее руку (явно руку инхумы) и сжал ее в своих ладонях. Она была холодна, как лед — ни одна мертвая женщина не могла быть холоднее. Со временем я согрел ее, но Джали даже не пошевелилась.

Я молился снова и снова, умоляя о помощи Внешнего и любого другого бога, перебирал четки и вспоминал десять тысяч вещей, начиная с доброты моей матери, когда я был мальчиком, и заканчивая тем, как выглядел и говорил Хряк, когда он присоединился к нам с Гончей у огня на вилле Крови. Я слушал Орева и разговаривал с ним — в основном, чтобы предупредить его, чтобы он ничего не говорил о том, что мы делаем. И наконец, когда я больше не мог выносить его болтовни, я снова открыл ставни и послал его искать Бэбби, о чем теперь очень сожалею, потому что он не вернулся.

Пришел рассвет, а с ним и Беруп, довольно пьяный, чтобы сказать мне, что он больше не может рисковать моим отсутствием в своем доме. И вот я сижу здесь, ничего не добившись. Но что еще я мог сделать? Теперь я жалею, что не догадался порезать себе руку и смазать губы Джали.



 

Вот новости, возможно, даже хорошие новости. Надеюсь, что это так. Сегодня утром внизу произошла ужасная драка. Я слушал, припав к замочной скважине, и вскоре узнал голос кухарки; нетрудно было догадаться, на кого она кричит, поэтому я постучал в дверь и позвал Вадсиг. Она пришла, запыхавшаяся, лицо красное, как у Аанваген, на щеке — багровый синяк.

— Мне нужно, чтобы вы поговорили со мной немного, — сказал я ей, — и дали кухарке время остыть. Я хочу спасти вас из опасной ситуации, чем бы она ни была, и уверен, что вы это оцените.

— Выхожу на улицу я есть, мессир. Спрашивать ее я нет. — Это было сказано тоном человека, который бросает вызов вооруженной мощи городов. — Говорит, все утро она есть. Врет, она есть. Не больше часа это есть, мессир. Меньше!

— Я вам верю.

— Платить мне она нет, мессир. Служанка, как я, она есть!

— Без сомнения, она привыкла издеваться над вами, когда вы были моложе, Вадсиг. Она должна понять по вашей речи и манере держаться, что вы выросли.

Она энергично закивала:

— Всю жизнь служанка она есть. Со мной этого не будет. Это она видит. Свой дом иметь мы будем. Детей иметь я буду, и служанки, как она, нам прислуживать будут, может быть.

— Цельтесь высоко, Вадсиг. Не делая этого, вы ничего не добьетесь.

— Благодарю вас, мессир. Очень добры вы есть. — Разгладив передник, она повернулась, чтобы уйти. — Ваш сын здоров есть, мессир. Счастлив он нет, но здоров он есть и любовь к вам через меня он посылает.

Она вышла и повернула ключ, прежде чем я успел закрыть рот. Шкура? И Вадсиг? В каком чудесном витке мы живем!

Я ходил взад и вперед по этой маленькой комнате, три шага и поворот, беспокоясь об Ореве. Если ты когда-нибудь прочтешь это, дорогая Крапива, ты скажешь, что мне следовало бы беспокоиться о нашем сыне, но о чем тут беспокоиться? Они с Вадсиг поженятся или не поженятся. Я не могу решить это за них, и ты тоже не можешь; они должны решить это сами. Если они этого не сделают, каждый из них будет иногда сожалеть об этом, и ничто из того, что ты и я могли бы сказать или сделать, не может изменить этого. Если они это сделают, каждый из них тоже будет иногда сожалеть об этом, и мы не можем изменить этого. Так о чем же тут думать? Я желаю им обоим всего хорошего. Я думаю, что и ты тоже, если бы ты была здесь со мной.

Что касается Орева, я беспокоюсь о нем, но что я могу сделать? Когда мы добрались до этого витка, он оставил меня почти на год. В данный момент его нет меньше суток. Я молюсь, чтобы он был в безопасности, и это все, что я могу сделать. Я надеюсь, что Ореву улыбнется Внешний, которому когда-то Шелк собирался его пожертвовать.

Причина моей неудачи с бедной Джали прошлой ночью очевидна, конечно. Ее дух отсутствует. Я предполагал, что он может парить вокруг ее тела, и что я могу каким-то образом помочь ему вернуться. Его там нет, и, по всей вероятности, она все еще на Зеленой. Я вернулся с Зеленой, оставив ее там и полагая, что она сможет вернуться, как и я, когда захочет. Либо она не захотела вернуться, либо не может этого сделать. Если первое, то хорошо. Я не имею на нее никаких прав; она может оставаться такой, как сейчас, если захочет.

Но если она не может вернуться (а я, признаюсь, думаю, что это более вероятно), я должен вернуть ее; но я не могу попасть на Зеленую без общества другого такого существа, как Джали и моя бедная подруга Фава.

В этом доме мне доступны Вадсиг, Аанваген, Беруп и, возможно, Сайфер. Я попытался убедить себя, что один из них может подойти. Не смог. Вадсиг достаточно худощава, но мысль о том, что инхума по собственному выбору живет как Вадсиг — спит на чердаке, подметает и моет полы, моет посуду, — совершенно нелепа. Она говорит, что работает здесь уже два года. Ее бы обнаружили сто раз. И даже если ее не обнаружили люди, ее сразу же обнаружил бы Орев, который видел ее много раз.