чтобы познать историю нашего края. Честь и слава таким намерениям и памятны да будут вовеки. Мы умеем дорожить друзьями, как кровными братьями, и любим их. Принимаем с распростертыми объятиями и при нужде отдаем последнюю рубашку. Вот так. Скажем еще, что карта, которую то и дело разворачивает секретарь твоей милости Ильинский, а после свертывает снова и сует обратно в сумку, — что эта карта составляется лишь для знания края. Твоя милость вписывает в нее линии границ, извилины и названия рек, длину дорог, глубину пропастей, местоположение мостов, ширину долин и густоту лесов. Измеряешь высоту гор, из чего твоя милость уже сделала вывод, что Царь-гора лишь немногим ниже Арарата и всегда покрыта снегом. До сих пор мы не удивлялись. Так поступают и другие: расспрашивают о городах и племенах, о памятниках и руинах, о протяженности провинций. Но ради какого дела твоя милость собирает также иные сведения?

— Какие именно, почтеннейший? — улыбнулся Кантемир, обласканный прохладным дуновением с моря.

Юзбаши счел нужным опять похвалиться:

— Мои люди, милостивый князь, действуют в ладу со старинным искусством, медленно и основательно. Не успела твоя милость и сыновья твоей милости склониться над источником Хан-Булах и испить глоток воды, как мне уже о том сообщили. Без злого умысла, но дабы все свершалось при полном свете дня. С высоты ворот Кирхляр-капи твоя милость срисовала аллегорические знаки и иероглифы, чей смысл никем еще не разгадан, с ворот Джарги-капи — арабские надписи, с ворот Кала-капи, Баят-капи и Орта-капи — греческие и турецкие. Ты обошел кругом и ощупал мечети Джюма, Килисе и Кирхляр. Провел долгие часы в мавзолее дербентских ханов, на кладбище и у могилы Джум-Джума. Тетради твоей милости и твоего секретаря набиты записями по-латыни...

— Так ли зорки глаза твоих слуг, почтеннейший, что определили даже язык, на коем мы записываем всякую всячину?

— Близоруких не держу, высокочтимый князь.

— В таком случае, скажу, положа руку на сердце, почтеннейший: я намерен написать, с божией помощью, книгу о Земле Дагестанской.

— Вот как? — изумился Юзбаши, словно увидел чудо, рожденное тем солнечным днем.

— Именно так, друг мой.

— Вот как. — Взгляд Юзбаши внезапно стал ласковым и каким-то тревожным. — Прости меня, твоя милость, великодушно, дерзну спросить: не болен ли ты? Может быть, твоей милости вреден воздух гор или наша духота?

— Почему ты спрашиваешь о том, почтеннейший?

— Белки твоих глаз затуманены и кожа век покрыта желтизной.

С некоторых пор, действительно, Кантемира стали чаще тревожить предвестники безносой старухи. Недавняя буря и влажная духота подбавили колючек в кровь князя и ломоты костям. Кантемир думал, однако, что это пройдет, как проходило уже не раз, и продолжал работать с обычным усердием. Правителю города он небрежно ответил:

— Прошу тебя, почтеннейший господин мой, не беспокоиться. Просто я немного устал.

— Да услышит тебя аллах, князь. От усталости избавиться легко, от злой немочи — трудно. Любимый мой внучек, недавно сопровождавший твою милость в путешествии по горам, рассказал мне, что ты ни на аршин не отклонился от стены, начинающейся на мысе Ширван на Каспии и рассекающей Кавказские развалины до самого Черного моря. Твоя милость опять записывала: сколько башен сторожат сию стену, сколько на ее протяжении крепостей. Это тоже для книги?

— Для нее.

— Потом твоя милость присматривалась к овечьим отарам. Купила два мешка шерсти и повелела крепко увязать их, дабы отвезти в российскую столицу. Возле крепости со рвом, по ту сторону большого оврага, раскапывала песок и собирала различные камни. И это — для книги?

— Бесспорно.

— Вот как! И верится мне, и не верится, правду сказать, вовсе. Но более склоняюсь к тому, чтобы верить твоей милости. Великое дело книга и святое: замышляющий такое отмечен всевышним в особых записях золотыми буквами. И коль твоя милость — один из них, берусь проводить тебя спешно к нашему муэдзину и просить его открыть для тебя тайники...

Излучая щедро дружелюбие, Юзбаши пригласил его спуститься по узким ступеням.

У подножья стены к князю подошел царский адъютант Пальчиков.

— Его величество, — сказал он, отдав честь, — послал меня с извещением. Через два дня выступаем к Астрахани. Всем приказано готовиться к отбытию.

Брови Кантемира коротко дернулись. Судьба равнодушно продолжала свою безжалостную пляску. И опять толкала его в болото колебаний и пропасти неверной будущности. Ему же снова приходилось безропотно повиноваться ей, уподобясь легендарному Сизифу, несчастливому основателю Коринфа, который за многие свои прегрешения был приговорен богами к тому, чтобы без конца вкатывать огромный камень на вершину горы. Каждый раз, когда грешник приближался к цели, камень вырывался из его рук, и скатывался вниз и надо было поднимать его опять. То же самое — и он, Дмитрий Кантемир: как только открывалась дорожка к престолу его страны, как на пути к ней тут же вырастала скала. Даже времени на то, чтобы изучить как следует встретившиеся ему волею случая ценные тексты, судьба ему теперь не оставляла.

Юзбаши приободрил его:

— Не волнуйся, милостивый господин. До послезавтра мы успеем прочитать все летописи Дербента. Вот так.

4

К обеду княжна Мария неожиданно встала с постели, желая погулять. Домашние женщины тайком улыбнулись, прикрывая уста уголками платков.

— Я знала, что так случится, — шепотом говорила в соседней комнате Анастасия Ивановна супруге Георгицэ Думбравэ Лине, которую, после гибели мужа, Дмитрий Кантемир в письме просил остаться с обоими ее сыновьями жить с его семьей. — Знала, что так оно и случится, — говорила Анастасия, разглядывая в зеркале роскошное новое платье. — Дождик — лекарство от засухи, луч солнца лечит травы, необъятные небеса — птицу, озерная глубина — рыбу в воде. Для женщины же нет лучшего средства излечения, чем ласка возлюбленного. Едва сойдя с корабля намедни и узнав о горе нашей княжны, его величество император не стал раздумывать ни мгновения. Оттолкнул с дороги солдат, офицеров, купцов. Вскочил в возок и поспешил к ней, повидать. Едва царь погладил ее по щеке, княжна наша ожила: куда только девались слабость и отчаяние, в которые она было впала! И мир вокруг себя опять увидела, и голос ее снова окреп. Что и поведало нам, что до утра она будет здорова. Так оно и случилось.