— Ты что! — Не даёт договорить Миша. — Они бы выгнали меня из дома. Знаешь, какие они у меня гомофобы! Особенно отец. Он до сих пор смириться не может, что я фигурным катанием занимаюсь, а не боксом. Только мои успехи хоть как-то сдерживают его гнев.

— Я думал, твои знают… — тяну неуверенно.

Миша после моих слов буквально впадает в ступор. Он замыкается, несколько минут смотрит прямо перед собой, потом переводит взгляд нам меня.

— Да я вообще последний трус, — с таким горьким сожалением произносит он, что у меня ком встает в горле. — Про меня никто не знает. Кроме друзей геев, конечно, о которых тоже никто ничего не знает. Я просто подумал: с тобой-то мне что терять.

Я медленно киваю. Мне нечего сказать. Мне очень жаль Мишу. Жаль как самого себя, как Димку, как Андрея, как всех нас. Мы все молчим. И большинство из нас будут молчать всю жизнь. Потому что чаще всего сказать — значит потерять всё. Во многих случаях это значит потерять любовь близких. Значит обречь себя на одиночество и изгнание. Никто не хочет такого, поэтому лучше молчать. Прятаться. Скрываться. Нас нет. Мы не существуем. Иногда мне кажется, что мы вообще плод наших собственных фантазий, что нет никакой гомосексуальности, что мы ее себе придумали. Наше поколение избаловано благополучием. Мы не знаем, что такое голод, война, смерть, нужда. Наши жизни вполне спокойны, и вот мы придумываем себе эту драму. Иногда мне кажется, что всё это происходит не со мной. Я как будто смотрю на всё со стороны. Я пытаюсь представить себя частью того, нормального, общества, частью гетеросексуального большинства. Они не понимают. Они не хотят понимать. Они не хотят видеть. Им кажется, кто-то из нас может что-то выбирать. Они убеждены, что всё это результат падения нравов и аморальной пропаганды шоу-бизнеса. Им кажется, в этом мы находим что-то интересное. Если бы всё было так просто. Я никогда даже подумать не мог, что так получится. Я никогда и не знал, кто такие геи. И я бы отдал что угодно, чтобы стать нормальным, чтобы увлекаться девочками, заниматься с ними юношеским сексом в спальнях родителей, чтобы быть беспечным подростком и не оглядываться каждый раз по сторонам, выходя из подъезда. Если бы можно было сделать надрез вдоль всего тела, вывернуть себя наизнанку и стать нормальным, я бы даже не задумался. Если бы мои родители знали способ, они бы тоже пошли на всё. Но никакого способа нет. Я родился таким, таким и умру. И нет никакой надежды, и никакая пропаганда тут ни причем, напрасно они так кричат о ней с экранов телевизоров. Это не выбор. И я могу сказать точно, если бы мы могли выбирать, никто никогда не выбрал бы быть таким. Долгие месяцы я пытался выбрать нормальный путь, я встречался с девочками, я убеждал себя, что они мне нравятся… Всё это не привело ни к чему. Но никто не желает этого понимать. Никто не хочет посмотреть на нас, увидеть нас. Не взрослых пидарасов, шагающих с голыми задницами по улицам Стокгольма или Амстердама, а нас, простых подростков, детей, здесь, в России. Мы не машем флагами и не хотим никаких парадов. Мы думаем только о том, как бы выжить, как бы нас ни убили где-нибудь в тёмном дворе.

Миша уходит. Я провожаю его и смотрю вслед удаляющейся в коридоре отеля фигуре. Когда он скрывается за поворотом, я оборачиваюсь и вижу сонную Олю Волгину. Она стоит, держась одной рукой за ручку двери и, потирая глаза, смотрит на меня.

— Кто это? — Спрашивает Волгина.

— Никто, — быстро отвечаю я. — Не знаю.

— Это же тот парень, третье место, так? — Не унимается она.

— Нет, — говорю я. — Не знаю. Я просто услышал шум и вышел посмотреть. А ты чего не спишь?

— А мне показалось, он от тебя вышел, — словно не слыша моих слов, продолжает Оля.

— С чего бы! — Хмыкаю я.

Оля пожимает плечами и растерянная скрывается в своём номере. Я тоже возвращаюсь к себе, но всю ночь не могу уснуть. Я думаю, только бы Оля не начала трепаться об этом. Надеюсь, что Волгина всё забудет или примет за навязчивый бессмысленный сон.

Кажется, так и выходит. Мы летим в самолете вместе с тренером и нашими родителями, и ни слова моя партнерша не говорит о странном ночном госте.

Когда я возвращаюсь и как угорелый бегу на встречу с Димкой, застаю его в совершенно подавленном состоянии.

Наступает февраль. Артём едет на соревнования в Москву, а мне теперь тусоваться эти несколько дней одному. И лучше бы одному, но у меня есть семья и компания довольно радикальных друзей, так что мне приходится притворяться. Как всегда, но без вечеров с Артёмом это труднее. К тому же, всё как будто работает против меня, как будто все разом решили расколоть меня и вытащить из шкафа.

Сначала пацаны настойчиво зовут гулять. Мы как всегда сначала сидим на железках рядом с турниками, а потом по команде Влада куда-то срываемся. Мы двигаемся в сторону нового сквера, скрытого от больших улиц. Кто-то ржёт, кто-то как всегда пьёт пиво из бутылки, а потом я вижу этого парня. Худощавый, в узких джинсах и светлой рубашке, он стоит один и как будто ждёт кого-то. По тому, что говорят Каримов и Паша, я понимаю, что этот парень гей, и «свидание» здесь ему назначил кто-то из наших. Я понимаю, что если парень сейчас не убежит, то его будут бить. А он не бежит. Он вообще не смотрит в нашу сторону, идиот! И вот уже мы подходим к нему. Влад задирает его, бросает несколько оскорблений и бьёт в живот. Просто так, без предупреждения, со словами «ах ты грязный пидарас», бьёт кулаком в живот — парень сгибается пополам. Наши все громко хохочут и сыплют оскорблениями. Мне бы тоже смеяться, но у меня ком в горле. Я застываю на месте и даже не вижу, что происходит. Я прихожу в себя, только когда Пашок толкает меня в плечо.

— Ну ты чо! — говорит он, указывая на парня, который уже лежит на земле, закрываясь от последовательных ударов.

— Зассал что ли! — Обращается ко мне Влад. — Давай, бей пидора!

И все разом начинают подталкивать меня, как будто уговаривать. Начинают даже смеяться надо мной и подозревать, уж не такой же ли я отброс общества, как этот бедняга. Меня тошнит. Мне хочется блевать. Хочется задохнуться и сдохнуть прямо тут, но надо что-то делать. Надо сейчас ударить этого парня, чтобы никогда больше ни у кого не возникало сомнений в моей ориентации. Чтобы навсегда остаться настоящим правильным пацаном, мне сейчас надо ударить его ногой. Это как ударить самого себя. Я вижу себя на месте этого парня и бью. Не сильно, но он вздрагивает и просит отпустить его.

— Давай ещё! — Подбадривают меня мерзкие голоса товарищей.

И я бью снова. Я хочу только, чтобы этот парень вскочил и убежал, но он какой-то слабак. Он лежит и корчится от боли. Влад плюёт ему в лицо.

— Вали отсюда, извращенец! — Бросает Каримов. — И больше носа своего не высовывай!

— Уматывай! — Вторят ему другие голоса.

Я молчу. Я совершенно серьёзно боюсь, что меня вырвет прямо здесь, прямо сейчас. Я изо всех сил стараюсь сдерживать подкатывающую тошноту. Я даже не понимаю толком, как всё это произошло, как стала возможной эта встреча, пока по дороге назад пацаны ни объясняют. Маша, девушка Влада, зарегистрировалась на сайте знакомств для геев под именем парня. Зарегистрировалась просто так, из любопытства, но потом решила так же, видимо, ради любопытства, слить своим друзьям этого худощавого, довольно симпатичного парня. По указке Влада она потом назначила ему встречу. Ну а дальше я уже всё видел сам. Дальше я уже участвовал.