— Ну, ну, ну! не останавливаться! — кричала бабушка, ну,чего вам такое? Некогда с вами тут!

Я шел сзади; Де-Грие подскочил ко мне.

— Все давешнее проиграла и двенадцать тысяч гульденов своихпросадила. Едем пятипроцентные менять, — шепнул я ему наскоро.

Де-Грие топнул ногою и бросился сообщить генералу. Мыпродолжали катить бабушку.

— Остановите, остановите! — зашептал мне генерал висступлении.

— А вот попробуйте-ка ее остановить, — шепнул я ему.

— Тетушка! — приблизился генерал, — тетушка… мы сейчас… мысейчас… — голос у него дрожал и падал, — нанимаем лошадей и едем за город… Восхитительнейшийвид… пуант… мы шли вас приглашать.

— И, ну тебя и с пуантом! — раздражительно отмахнулась отнего бабушка.

— Там деревня… там будем чай пить… — продолжал генерал уже сполным отчаянием.

— Nous boirons du lait, sur l'herbe fraiche[53], — прибавилДе-Грие с зверскою злобой.

Du lait, de l'herbe fraiche — это все, что есть идеальноидиллического у парижского буржуа; в этом, как известно, взгляд его на «natureet la verite!»[54].

— И, ну тебя с молоком! Хлещи сам, а у меня от него брюхоболит. Да и чего вы пристали?! — закричала бабушка, — говорю некогда!

— Приехали, бабушка! — закричал я, — здесь!

Мы подкатили к дому, где была контора банкира. Я пошелменять; бабушка осталась ждать у подъезда; Де-Грие, генерал и Blanche стояли встороне, не зная, что им делать. Бабушка гневно на них посмотрела, и они ушлипо дороге к воксалу.

Мне предложили такой ужасный расчет, что я не решился иворотился к бабушке просить инструкций.

— Ах, разбойники! — закричала она, всплеснув руками. — Ну!Ничего! — меняй! — крикнула она решительно, — стой, позови ко мне банкира!

— Разве кого-нибудь из конторщиков, бабушка?

— Ну конторщика, все равно. Ах, разбойники!

Конторщик согласился выйти, узнав, что его просит к себестарая, расслабленная графиня, которая не может ходить. Бабушка долго, гневно игромко упрекала его в мошенничестве и торговалась с ним смесью русского,французского и немецкого языков, причем я помогал переводу. Серьезный конторщикпосматривал на нас обоих и молча мотал головой. Бабушку осматривал он даже сслишком пристальным любопытством, что уже было невежливо; наконец он сталулыбаться.

— Ну, убирайся! — крикнула бабушка. — Подавись моимиденьгами! Разменяй у него, Алексей Иванович, некогда, а то бы к другомупоехать…

— Конторщик говорит, что у других еще меньше дадут.

Наверное не помню тогдашнего расчета, но он был ужасен. Янаменял до двенадцати тысяч флоринов золотом и билетами, взял расчет и вынесбабушке.

— Ну! ну! ну! Нечего считать, — замахала она руками, —скорей, скорей, скорей!

— Никогда на этот проклятый zero не буду ставить и накрасную тоже, — промолвила она, подъезжая к воксалу.

На этот раз я всеми силами старался внушить ей ставить какможно меньше, убеждая ее, что при обороте шансов всегда будет время поставить ибольшой куш. Но она была так нетерпелива, что хоть и соглашалась сначала, новозможности не было сдержать ее во время игры. Чуть только она начиналавыигрывать ставки в десять, в двадцать фридрихсдоров, — «Ну, вот! Ну, вот! —начинала она толкать меня, — ну вот, выиграли же, — стояло бы четыре тысячивместо десяти, мы бы четыре тысячи выиграли, а то что теперь? Это все ты, всеты!»

И как ни брала меня досада, глядя на ее игру, а я наконецрешился молчать и не советовать больше ничего.

Вдруг подскочил Де-Грие. Они все трое были возле; я заметил,что m-lle Blanche стояла с маменькой в стороне и любезничала с князьком.Генерал был в явной немилости, почти в загоне. Blanche даже и смотреть на негоне хотела, хоть он и юлил подле нее всеми силами. Бедный генерал! Он бледнел,краснел, трепетал и даже уж не следил за игрою бабушки. Blanche и князекнаконец вышли; генерал побежал за ними.

— Madame, madame, — медовым голосом шептал бабушке Де-Грие,протеснившись к самому ее уху. — Madame, эдак ставка нейдет… нет, нет, неможно… — коверкал он по-русски, — нет!

— А как же? Ну, научи! — обратилась к нему бабушка. Де-Гриевдруг быстро заболтал по-французски, начал советовать, суетился, говорил, чтонадо ждать шансу, стал рассчитывать какие-то цифры… бабушка ничего не понимала.Он беспрерывно обращался ко мне, чтоб я переводил; тыкал пальцем в стол,указывал; наконец схватил карандаш и начал было высчитывать на бумажке. Бабушкапотеряла наконец терпение.

— Ну, пошел, пошел! Все вздор мелешь! «Madame, madame», асам и дела-то не понимает; пошел!

— Mais, madame, — защебетал Де-Грие и снова начал толкать ипоказыватъ. Очень уж его разбирало.

— Ну, поставь раз, как он говорит, — приказала мне бабушка,— посмотрим: может, и в самом деле выйдет.

Де-Грие хотел только отвлечь ее от больших кушей: онпредлагал ставить на числа, поодиночке и в совокупности. Я поставил, по егоуказанию, по фридрихсдору на ряд нечетных чисел в первых двенадцати и по пятифридрихсдоров на группы чисел от двенадцати до восемнадцати и от восемнадцатидо двадцати четырех: всего поставили шестнадцать фридрихсдоров.

Колесо завертелось. «Zero», — крикнул крупер. Мы всепроиграли.

— Эдакой болван! — крикнула бабушка, обращаясь к Де-Грие. —Эдакой ты мерзкий французишка! Ведь посоветует же изверг! Пошел, пошел! Ничегоне понимает, а туда же суется!

Страшно обиженный Де-Грие пожал плечами, презрительнопосмотрел на бабушку и отошел. Ему уж самому стало стыдно, что связался;слишком уж не утерпел.

Через час, как мы ни бились, — все проиграли.

— Домой! —крикнула бабушка.

Она не промолвила ни слова до самой аллеи. В аллее, и ужеподъезжая к отелю, у ней начали вырываться восклицания:

— Экая дура! экая дурында! Старая ты, старая дурында!

Только что въехали в квартиру: — Чаю мне! — закричалабабушка, — и сейчас собираться! Едем!

— Куда, матушка, ехать изволите? — начала было Марфа.

— А тебе какое дело? Знай сверчок свой шесток! Потапыч,собирай все, всю поклажу. Едем назад, в Москву! Я пятнадцать тысяч целковыхпрофершпилила!

— Пятнадцать тысяч, матушка! Боже ты мой! — крикнул былоПотапыч, умилительно всплеснув руками, вероятно, предполагая услужиться.