Вот тут-то на поверхность и всплыло обстоятельство, мимоходом вбившее клин между закадычными друзьями. Мать, едва услышав имя человека, на которого собрался работать Андрей, решительно и безапелляционно объявила: «Только через мой труп!» А когда сын излил свое искреннее недоумение в кратком и агрессивном: «Не понял», – кое-что ему рассказала.

В свое время, как почти всякий выросший в неполной семье ребенок, Решето вдоволь наслушался баек об отце – командире подводной лодки, геройски погибшем при выполнении боевой задачи. Годам, эдак, к тринадцати или четырнадцати он начал понимать, что легенда о героическом папаше представляет собой именно байку, не содержащую ничего, кроме чистого вымысла. Единственной крупицей правды в ней было существование некоего субъекта мужского пола, который сделал свое липкое дело и отбыл в неизвестном направлении – с тобой пошутили, а ты надулась, и так далее. И вот теперь, когда сын окончательно перестал интересоваться своим происхождением, маман вдруг решила его на этот счет просветить, рассказав вполне прозаическую историю о приехавшем на практику московском студенте и фабричной девчонке из рабочего поселка, которая, дрогнув под напором вина, столичного лоска и обещаний светлого будущего, не сумела удержать колени сдвинутыми.

Студент, ясное дело, повел себя вполне предсказуемо, то есть по-свински, и день, когда мать сообщила ему о своем интересном положении, стал последним днем их непродолжительного знакомства. Так на свет появился Андрей Решетилов по прозвищу Решето; в этой истории не было бы ровным счетом ничего удивительного, если бы не одно маленькое «но»: сбежавшим папашей оказался тот самый помешанный на старых танках денежный мешок, в загородном поместье которого нынче работал Белый.

– Тесен мир, – выслушав в пересказе Андрея эту историю, философски изрек Белый. И, подумав секунду, воскликнул: – Слушай, так это ж реальное бабло! Прикинь, сколько он тебе одних алиментов задолжал! – а потом, подумав еще немного, уже совсем другим, извиняющимся тоном добавил:

– Только, если что, я не при делах.

Вот тогда-то Решетилову впервые и почудился звук, похожий на негромкий треск ломающегося льда, а перед глазами, как наяву, возникла извилистая черная трещина, которая, дыша ледяным холодом, с каждым мгновением становясь длиннее и шире, резво бежала через ровное белое поле, оставляя его на одном берегу растущей полыньи, а Белого – на другом.

Понять Белого, который не хотел терять высокооплачиваемую, а главное – редкий случай! – интересную работу, было нетрудно. И Решето, мужественно проглотив обиду, протянул через полынью руку дружбы, сказав:

– Тебе-то зачем в это лезть? Мой папаша – мне и разбираться.

Но этим дело, увы, не кончилось. Попытки Решетилова «разобраться» с беглым родителем вряд ли стоили того, чтобы их описывать; достаточно сказать, что они оказались столь же эффективными, как попытки новорожденного мышонка обложить данью удава, обитающего в герметично закупоренном, искусственно вентилируемом террариуме из пуленепробиваемого стекла. Общаться с ним папаша не пожелал, Решето даже не получил возможности сколько-нибудь внятно объяснить, кто он, зачем, чего и на каком основании хочет. А когда стал проявлять настойчивость, его просто подкараулили, затолкали в багажник, вывезли за город и хорошенько, со знанием дела, отметелили. А потом, когда он корчился в пыли, наматывая на ободранный кулак кровавые сопли, какой-то хлыщ, по одежке – вылитый битый фриц, наступив ему на голову тяжелым пыльным башмаком, негромко, но очень внятно и убедительно произнес:

– Если еще раз о тебе хотя бы услышу – живьем в землю закопаю.

Ну, что тут скажешь? Комментарии, как говорится, излишни. Кое-как добравшись до «штаба» в гараже, Решето рассказал о своих злоключениях другу. И Белый опять повел себя не по-пацански, ограничившись вздохами и сочувственным бормотанием там, где должен был, а главное, имел реальную возможность отомстить за нанесенную лучшему другу обиду. Андрей его не осуждал: в конце концов, результат разговора был вполне предсказуем, а раз так, то и затевать его не следовало. Незачем было ставить Белого, а заодно и себя, в неудобное положение, жалуясь на больших злых дяденек, которые отполировали бедному Андрюшеньке мослы, напомнив, где его место.

– Все нормально, – сказал тогда Решето, прервав сочувственную тираду Белого.

Но все было далеко не нормально, и оба это прекрасно понимали. И все два года, прошедшие с тех пор, искали компромисс между тем, что должно быть, и тем, что есть.

То, что они в конце концов отчебучили, тоже представляло собой своеобразный компромисс, нечто среднее между двумя полярными крайностями, одна из которых целиком устроила бы Белого, а другая – Решето. Одному хотелось мучить, убивать, крушить и жечь, другому – гонять на раритетных танках по полигону и огребать за это хорошие бабки, поэтому найти среднее арифметическое оказалось нелегко. Ценой долгих, далеко за полночь, споров и серьезного риска компромиссное решение было не только найдено, но и блестяще осуществлено. Оба считали, что совершили не просто акт возмездия, а общественно полезный поступок, смелую акцию протеста против произвола продажных властей. Шороха они навели такого, что о-го-го, неприятностей козлу, не желавшему признать Решето своим сыном, доставили немало, а Белый при этом никак не пострадал – и работа, и зарплата, и расположение хозяина остались при нем.

И Решето, которому так и не удалось до конца утолить жажду крови, не имел ничего против такой концовки, потому что она означала возможность продолжения. То, что удалось один раз, удастся и вторично. Возможно, Белый все-таки изменит свою трусливую оппортунистскую позицию и согласится с доводами Андрея. А если этого не случится, придется обойтись без него. Так ли, этак ли, но, когда старый «тигр» снова выйдет на тропу войны, стрелять он будет уже не по пустому зданию поселковой управы, а по совсем другой мишени – прямой наводкой, в упор, по стеклянному фасаду, чтоб только брызги в стороны полетели!

При грамотном планировании и умелом подходе дело оказалось не таким уж и сложным, хотя и весьма трудоемким. Но они справились; удав больше не чувствовал себя неуязвимым в своей герметичной крепости из пуленепробиваемого стекла, а все вокруг были уверены, что он не жертва, а, наоборот, виновник странного происшествия в захолустном райцентре.

Держа в руке тяжелый полиэтиленовый пакет, в котором позвякивали пивные бутылки, Решето поднялся по крутой лесенке. В основательно замусоренной следами прошлых гулянок комнатушке помещались только знаменитый диван, в обиходе именуемый «траходромом», обшарпанный стол на точеных ногах с крышкой из тонкой фанеры да одинокий колченогий табурет. С низкого потолка, соседствуя с голой, засиженной мухами лампочкой, свисала малая боксерская груша. Она еще раскачивалась; рядом, опустив натруженные руки в легких боксерских перчатках, стоял Белый. Он был голый по пояс, ярко-розовым, как у всех альбиносов, цветом кожи напоминая молочного поросенка. Плечи и безволосая грудь лоснились от пота, физиономия раскраснелась; Белый дышал, как загнанная лошадь, своим примером лишний раз доказывая, что спорт и выкуриваемая ежедневно на протяжении десяти лет пачка сигарет очень плохо сочетаются друг с другом.