Поля многоволнистых пучков касались Имп Плюса, когда он раскрыл хватку на продольной оси. Он не знал, где на нем волоски его касались, что были частью его. Мягко-серые и клеево-белые по-прежнему содержали янтарные люмены Солнца. Эти люмены сейчас были не пакетами. Они повсюду были одним засасыванием. Рука Солнца удалялась, но оставила то, чем стал его свет в хранилище мозга.

Его хватка взялась вести его зрение. Он не знал, что вело что, хотя и соображал. И сейчас волнообразные поля собранного пучками сетчатого пространства, выросшего открытием от лестничной конструкции, сначала прямой, потом круглой, потом повсеместной, теперь выделились на каждом конце изогнутого каверномера его хватки в крестообразной перекладине силы, похожей на борозду.

Да. Перекладина, планка. Но пространство. Короткое оживленное пространство. Между полюсами более оживленными, чем отдельные луковицы электрического глаза. Полюса, питаемые зарядом процесса, обращающего каждый постоянно от отрицательного или положительного к обоим.

Перекладина или планка, насаженная на каждый из зубьев желания, пропахивала безмолвно борозду вниз и внутрь. Перекладина, планка или отделенный радиус.

А далеко внизу под ним, ниже волокнистой головки мембраны, грызущей длинную брешь, также ниже точки розового желудочка, мерцающего между двумя внешними желудочками, что нынче с убыванием Солнца казались далекими, отдельными, равными формами рыб стоймя или охвостившихся дельфинов, выгнувшихся в танце, — и ниже и перед некогда обесцвеченным, теперь затененным перекрестьем глазных трактов была разворачивающаяся и более совместная пламенная железа, которая все еще нагревала до коричневых, бордовых и янтарных пределов четыре тела, бывших одним и там, где некогда ярко вспорол синий дротик.

В той точке боли от синего дротика, как раньше сказало Слабое Эхо, какая-то часть была активной. Если те тела или островки внизу над пламенем были там, где Слабое Эхо подразумевало, слово для этой части не имело значения. Вокруг прямой линии данных Слабого Эха Имп Плюс мог завернуть спираль, даже если не мог рассмеяться. Рука калифорнийской женщины взбежала по спиральной лестнице его позвоночника. Позже она поднесла маленькую смуглость своих сосков к нему, чтобы превратиться в одно сплошное лицо, затем в лоно его открытого рта, затем в многочисленные сосочки ее бархатного языка: и все принесли с собой это желание, растворившее в собственном неизвестном страх того, что должно было наступить: раскладной операционный стол, что загибался вверх от стола к стулу и обратно к столу в конце, и ранее смуглолицая медсестра, запустившая иглу в изгиб его руки, словно чтобы вытянуть из него то, что в нем было и не позволяло уйти со всем остальным.

У него было много изгибов — он видел их, — но не было руки. И если часть, которую Слабое Эхо назвало, была тем, в чем был синий дротик, эти тела внизу над пламенной железой — не одна часть, а четыре. И притом кластеры. Покамест.

Из этих семейств, изо всех поворотных углублений и окрашенных движений, как видел Имп Плюс, Солнечный луч удалялся. Имп Плюс припомнил, что белесый и пепельно-рыжий, зеленый с позолотой или посеребренно-желтый не относились к плоскостям и камерам, к веретенам, брешам, мешочкам, каплям и пористым кожам, которые содержали их, как миллионы Солнечных кровей. Но некоторые морские волоски толстели, затем сужались в узел, не такой, как их раскачивание, и становились гуще в объективоподобной прозрачности, словно бы качая цвет где-то еще лишь с одной целью — сократиться в цвет снова. И цвет здесь или ниже по плоскостям, или набухание капель могли показать оранжевый или сине-зеленый с точки внизу, но потом стать мелово-бурый или розовым с подпалиной с высоты — скажем, десяти часов.

Десять часов поступило к нему. Слово для места, откуда смотреть. Принадлежали ли все цвета этим частям? Части и их колонии, чей цвет менялся в зависимости от того, откуда на них смотреть, знали, как удержать свой цвет или если не их цвет, то их привязки к нему и к бегущим ветрам Солнца.

А к Имп Плюсу?

Образовалась его хватка. Именно этого он хотел. С носа и кормы. Направляясь наружу, вниз, внутрь. Ведя к носу и вслед за перекладинами, которые выгибались дугой и дальше через холмы, сделанные, как и раньше, из тех же прутиков, колючек и усиков, и тех же клеевых клеток, липнущих языками к стеблям, как и раньше, когда Имп Плюс передвигался сквозь стороны мозга.

Света становилось все меньше и меньше; поэтому искры, вспыхивающие от прутика до ветки, давали большее свечение. Но перевалив за противоположные холмы, он хотел дотянуться и вернуть перекладины назад. Поскольку дотянулся он до той маленькой руки издалека, которую не мог использовать. Той руки он и достиг, маленькой руки, что сидела на огромном, поющем колесе, вращавшемся рядом с морем. Маленькая рука, которой он дотянулся, сидела на падавшей спице на сиденье, которое он не мог теперь использовать.

Перекладины выгибались дугами наружу, вниз и внутрь. Носовая перекладина опускалась медленнее и не настолько глубоко, как кормовая. Это было похоже на неравный рост. Но его собственный. Но от того, что произошло теперь, Имп Плюс вынужден был припомнить усталость, потому что он, должно быть, сейчас устал от сумерек, укрывших тракты фонаря, и колоний, словно они не знали о том, что он занимается их работой, чье сумеречное потребление он хотел бы ощутить без мощи той боли, сейчас отсутствующей. Поскольку, когда обе перекладины достигли глубокой пропасти, строго разделяющей надвое все серое, белое, сине-зеленое и янтарно-красное — а лежавшее внизу не было мозгом, — перекладины оседлали раздел. Но продолжили двигаться. Теперь внутрь. Работая, как мосты на роликах, по рельсам вдоль берегов пропасти, и то, что притаилось внизу и не было мозгом, по-прежнему можно было увидеть с передней перекладины, но теперь не с задней. Но вот чему случилось утомить Имп Плюса — ощущению, что он не в двух местах сразу. Вот только это не утомляло, а наоборот предлагало. Тогда как он видел, что должное утомлять было перекладинами. Которые мостом соединяли раздел, как он теперь видел внизу, насквозь, только проходя через клетки, где две стороны трещины смыкались. Но хуже утомления было тогда не вполне различие между носом и кормой; не между тем же нервом и клеевыми клетками впереди, и теми и новыми клеевыми клетками позади; или между новыми, длинными конечностями, луковицеобразными на кончиках подковы внутри, по которым сейчас проходила носовая перекладина — и восходящие волокна и мшистые волокна, излучающие звезды, корзинки и камертоны водорослей посреди, чьи частые прямые углы