— Господин, что это за знаки? — Писала я, конечно, на русском.

Вместо ответа получил кистью по носу — я самый кончик ему раскрасила — и только тогда угомонился.

— А почему столицу называют Запретной? — в свою очередь, спросила я, записав путь «домой». На чёрный день пригодится.

Ли недоумённо поднял брови, но объяснил:

— Это город императора, господин. Никто не войдёт сюда, кроме чиновников и рабов.

— Почему?

Ли пожал плечами.

— Запрещено, господин, это закон. Нарушителя ждёт смерть.

Я уже говорила, что здесь за каждый чих убивают? Между прочим, серьёзно: чихни евнух на императора, и не будет у евнуха носа. Сама такого бедолагу недавно видела.

Теперь вы понимаете, почему я живу здесь как на иголках?

Впрочем, есть в этом какое-то странное, извращённое удовольствие…

Вопрос об обезболивающем я выясняла у Ванхи. Ответ был близок к бородатому анекдоту: «Есть у вас что-нибудь от головы? — Да, топор». В обстановке строгой секретности (Ли заставили отвернуться и зажать уши) евнух вытащил из складок одежды малюсенький пузырёк с чем-то чёрным и пообещал, что боль это чудодейственной зелье блокирует моментально. Правда, вместе с сознанием. А ещё из побочных эффектов — потеря мужественности. Евнуху оно и не надо, а мне после утреннего осмотра ничего терять не хотелось. Так вот потеряешь, а потом тебя за это к императору в пыточную. Ну к чёрту!

Я отказалась. Ванхи уверял, что зелья лучше нет даже у придворных лекарей, оно ведь ужасно редкое и дорогое. Кажется, он обиделся, что я побрезговала его «жертвой».

А у меня язык чесался спросить, зачем он до сих пор носит с собой эту дрянь. Но зная местные нравы, предосторожность не лишняя. Сегодня ты старший евнух, а завтра враг императора.

Страшно тут жить.

Страшно, но весело.

Ночью меня снова попытались убить. Нет, никаких наёмников во тьме, никаких ядов или стрел, или чего-то в этом роде. Я просто спала, и Ли дежурил в комнате как обычно.

Мне снилось, что я привязана к столбу. Белые одежды на мне треплет ветер, длинная чёлка падает на глаза — в лунном свете она казалась мне белой, серебристой.

А потом луна скрылась за облака, стало темно, так, что хоть глаз выколи. И в этой темноте я отчётливо услыхала чьё-то хриплое дыхание. И тут же — ближе — рычание.

Луна засияла снова, но только хуже стало: я его увидела.

Хотя увидела, пожалуй, сильно сказано: это был сгусток тьмы, чернее ночи вокруг, и тьма эта была живой, словно внутри неё копошились черви. У неё были странной формы зубы, похожие на паутину, и глаза — восемь алых глаз паука.

Она приближалась ко мне и рычала.

А я стояла у столба, связанная по рукам и ногам, и ничего не могла сделать.

Это было не просто страшно — ждать. Страшно — слишком лёгкое слово, а у меня сердце, казалось, вот-вот лопнет, и грудь разорвётся, и если бы не верёвки, я бы точно не могла стоять. Меня колотило так, что я прокусила себе язык и даже не заметила…

Оно приближалось.

Надо было, наверное, звать на помощь. Хотя кто бы мне помог в моём же сне? Самое жуткое: я чётко осознавала, что это сон, но проснуться не получалось.

Странный сон. Когда спишь, не чувствуешь запахи — а я ощущала сладковатое зловоние и откуда-то знала, что так пахнет гниющая плоть. Верёвки впивались в мои запястье — их я чувствовала тоже, больно, очень.

Но всё это ни в какое сравнение не шло с ужасом, рвущим мою грудь.

Оно приближалось.

И когда оно придвинулось ко мне вплотную и распахнуло пасть, а мою грудь сжало, словно в тисках… неожиданно случилось две вещи.

Во-первых, я отстранённо удивилась, почему слабое сердце принца ещё не отправило его на тот свет. И только тогда вспомнила, что под складками одежды видела у себя грудь — значит, во сне тело было моим, настоящим. Но рассмотреть его в тот момент, конечно, не могла. Разве что понять, что грудь у меня ничего так, приличного размера.

И во-вторых, откуда ни возьмись свистнул меч. Серебристый росчерк — молнией сверкнул в свете луны и напополам разрубил чудовище. Тому ничего не сделалось — тьма просто распалась на два копошащихся сгустка. Но меч не сдавался — вжик-вжик! — он рубил и рубил, пока от тьмы не остались какие-то жалкие клочки, и те съёжились в ярком свете.

Луна сияла как ненормальная…

— Ваше высочество, — выдохнул Ли, убирая меч и доставая кинжал. — Простите за задер…

Он поднял голову и, не договорив, уставился на меня.

«Он меня видит, — подумала я тогда. — Видит меня настоящую!»

Ли действительно смотрел, и в руке у него поблёскивал в лунном свете кинжал.

Помните, что здесь делают с самозванцами?

Ли закрыл наконец рот и крутанул кинжал так, что лезвие указало на меня. Я очень хорошо помню, как лунный луч сиял на острие.

Если честно, по сравнению с чудовищем из тьмы и червей, это не впечатляло. Наверное, поэтому я легко оторвала от него взгляд и прямо посмотрела на Ли — со всей злостью, которую к нему чувствовала.

И приказала:

— Освободи меня. Немедленно, — мой настоящий голос слушался меня куда лучше и звучал внушительнее, хоть и тоньше, чем голос принца.

Ли вздрогнул, я хорошо это видела. Потом снова замер, глядя в ответ.

Ты сделаешь то, что я хочу, думала я, почему-то в этом уверенная. Сделаешь, а иначе и быть не может.

— Ты клялся мне. Ты забыл?

Глаза Ли расширились — а потом он спрятал их за чёлкой. Опустил голову, в три шага подошёл ко мне. И перерезал верёвки.

Я ещё улыбалась, просыпаясь.

И сжимала драгоценную шпильку, с которой давно уже не расставалась во сне. В комнате горела пара свечей, в их свете шпилька празднично искрилась.

Ли смотрел на меня по-прежнему дико, сидя рядом на кровати. Одна его рука сжимала одеяло, вторая лежала на моей груди. Впалой мужской груди принца.

Я прекрасно понимала, что шансов у меня не много, но сдаваться не собиралась. О чём тут же сообщила Ли:

— Я не дам себя убить.

И прижала шпильку к его шее.

В нормальном состоянии Ли легко бы со мной справился. Выбил бы шпильку, выкрутил руку. Он не был безоружен, его кинжал и меч висели в ножнах на поясе, я отстранённо это отметила — и заглянула ему в глаза.

Ли словно ничего не замечал — острую шпильку у своего горла в том числе. Он обалдело смотрел на меня, тяжело дышал и не двигался.

Это было совсем не правильно (почему он до сих пор меня не ударил?)… И грозило затянуться, потому я прикрикнула:

— Ну!