Лола отметила, что внешний вид ее тоже как-то неуловимоизменился. То есть нельзя сказать, чтобы девица вдруг сильно похорошела, но лицоее казалось не таким лошадиным, а волосы не такими белобрысыми, скорее девицуможно было бы посчитать обычной блондинкой.

— Никому нельзя позволять использовать себя, —говорила Вера медленно, отчетливо, хорошо поставленным голосом, — нельзяпревращаться в чью-то марионетку!

— Да, — тонким, дрожащим от волнения голосомподхватил мужчина, — никому! Нельзя! Ни в коем случае!

— Нужно в любой ситуации сохранять достоинство! —продолжала вещать девица.

«То-то ты сохраняешь достоинство! — подумалаЛола. — Чуть что — сразу в крик, только что судороги у тебя неприключаются!»

И тут же ей пришло в голову, что все эти неврастеническиеприпадки, которые регулярно устраивала нелепая девица, выглядели как-тоненатурально, неестественно, как будто они были искусно разыграны… Лола, самабудучи актрисой, понимала толк в таких вещах, но даже она не сразупочувствовала фальшь в поведении Зайценоговой.

— Достоинство! — взволнованно подхватил мужчина,достоинство и.., справедливость!

Вера, почувствовав движение за своей спиной, резкоразвернулась.

Увидев Лолу, она замерла, и у нее на лице отобразиласьсложная гамма чувств — от удивления и испуга до раздражения и неприязни.

— Что ты все вынюхиваешь? — прошипела она,становясь все той же белобрысой уродиной с лошадиной мордой. —Подкрадываешься, выслеживаешь, подслушиваешь…

— Больно надо! — фыркнула Лола.

Зайценогова не ответила, она припустила прочь, неприязненнооглянувшись на Лолу. Ее спутник на секунду задержался, странно, со всхлипомвздохнул и бросился в другую сторону.

Лола успела разглядеть его. Это был тот самый тусклыйсутулый мужчина, с которым она недавно ехала в лифте. Тот самый мужчина,который так нахваливал Перришона, так пристально разглядывал его.

Попугай, до сих пор тихо сидевший в клетке, словнопочувствовав, что хозяйка подумала о нем, подал голос:

— Р-рома, Р-рома, Р-ромочка!

— Что ты повторяешь одно и то же, — проговорилаЛола, — никакого разнообразия! Никакой творческой индивидуальности!

— Здор-ровая кр-ритика! — покаянно произнеспопугай.

Лола тяжело вздохнула и поплелась вниз по лестнице.

Она не могла разобраться во всех творящихся на студиистранностях и в конце концов решила, что это — вовсе не ее дело, а ее дело —поскорее унести отсюда ноги.

Навстречу ей по лестнице поднимались две привлекательныедевушки.

Они горячо переговаривались, лица их буквально пылали отвозмущения.

— Не имеют права! — говорила одна из них,темненькая. — Не имеют права обыскивать! На это нужна санкция прокурора, язнаю!

— Это ты детективов начиталась, — ядовито отвечалавторая, светленькая, — это в книжках или фильмах все делают по закону, ана самом деле, что хотят, то и творят!

У них сила — значит, они и правы!

— Но это же свинство — обыскивать честных людей! —кипятилась темненькая. — Всех подряд! Говорят, в целях борьбы стерроризмом.., ну, допустим, тех, кто входит на студию, обыскивают, чтобы непринесли сюда бомбу, но зачем обыскивают всех, кто выходит?

— Так ведь убийца шляется по студии! воскликнуласветленькая. — Они его найти не могут, вот и изображают активность, чтобыперед начальством оправдаться! Вдруг найдут орудие убийства?

— Ну прямо! Что, этот злодей — совсем дурак, что ли? Онэто орудие наверняка давным-давно выбросил…

Девушки поднялись выше, и Лола больше не слышала ихразговор.

Зато Перришон неожиданно разволновался.

— Кошмар-р! — проговорил он вполголоса, испуганнопоглядев на Лолу. — Пр-роверки на дор-рогах!

— Тебе-то что, Перришончик? — удивиласьЛола. — Ты что — тайно от нас с Леней занимаешься контрабандой наркотиков?

— Тр-рагедия! — не унималсяпопугай. —Репр-рессии!

Он забегал по клетке, как нервный преподаватель по кафедре,повторяя:

— Тр-ревога! Полундр-ра! Кар-раул!

— Перри, ну что ты так волнуешься? — недоуменнопоглядывала на него Лола. — Нас с тобой это не должно волновать, мы — людичестные.., то есть, конечно, ты не совсем человек, хотя болтаешь почище любойкумушки…

— Кар-раул! — повторил попугай трагическим голосоми вдруг начал теребить клювом коврик, который прикрывал дно его клетки.

— Ну давай, раз ты так волнуешься, посмотрим, что там утебя, — Лола смирилась с неизбежным.

В это время она поравнялась с площадкой второго этажа.Свернув в коридор, она вошла в туалетную комнату, поставила клетку наподоконник и осторожно приподняла коврик.

Под ковриком лежало шило с плоской ручкой и длинным тонкимострием.

Лола ахнула. В глазах у нее потемнело.

Она выронила шило из внезапно ослабевшей руки, и шилопокатилось по кафельному полу с металлическим дребезжанием.

Лола в ужасе оглянулась на дверь, наклонилась и подобралашило.

Она поднесла его к глазам.

У самого основания острие было запачкано чем-то темным.

«Это кровь, это точно кровь, — подумала девушка, —наверняка именно этим шилом убили всех троих.., и того продюсера, которого я невидела ни разу в жизни, и хамоватого писателя Волкоедова, с которымединственный раз столкнулась, и бедную одинокую Аглаю.., на этом шиле их кровь,а на его ручке теперь — мои отпечатки пальцев.., надо скорее от негоизбавиться, пока никто не зашел сюда и не увидел его у меня в руках…»

Трясущимися руками Лола достала носовой платок, протерларучку шила в том месте, где она к нему прикасалась, и огляделась по сторонам.

Как все туалеты на студии, этот тоже сверкал чистотой ибезукоризненным европейским дизайном. В углу стояла кадка с каким-то незнакомымЛоле вечнозеленым тропическим растением. Снова оглянувшись на дверь, Лолаподскочила к кадке и, держа шило носовым платком, засунула его как можно глубжев землю.

После этого она наконец перевела дух и долго, тщательно мыларуки.

С подоконника послышался удовлетворенный голос:

— Пор-рядок! Ур-ра! Пер-ренька хороший!

— Ты действительно молодец, — Лола подошла кклетке, — ты меня просто спас! Что было бы, если бы не ты?

— Пер-ренька хор-роший! — повторил попугай, —Пер-реньке ор-решков!

— Заслужил, заслужил! — Лола достала из пакетикагорсть засахаренного миндаля, дала его попугаю на ладони, и Перришон осторожносклевал орехи большим кривым клювом.