Пожалуй, из нас четверых у Анюты хуже всего сложилось. А все из-за Лешки. Его, восемнадцатилетнего курсанта Школы милиции, забрали в Чечню приснопамятной зимой 1996 года, и в первом же бою он погиб. Причем погиб страшно: заживо сгорел в БМП. Друзья сумели опознать тело — уж не знаю как. Дед настоял, чтобы гроб раскрыть, были у него какие-то сомнения… А как посмотрел на то обгорелое, черно-смолистое, скалящее закоптевшие зубы — на то, что в гробу лежало… И сразу с инфарктом свалился. Из больницы вышел совсем стариком трясущимся. И у бабушки Анны Сергеевны с головой плохо стало. И Анюту — как пришибло. Словно вся жизнь из нее ушла.

С тех пор как Лешечка лег под гранитной плитой, поставленной однополчанами, Анюта бедная живет тихо-тихо, как мышка. Не живет, а существует. Одно удовольствие в жизни осталось: готовить всякие разносолы да друзей угощать. А сама — худая, бледная… Элечка несколько раз пыталась ее знакомить с разными мужчинами. Все без толку. Никому Анюта не нравится. Да и ей никто не нужен.

К ней одно время ходил хороший такой мужик — командир Лешкин, Стас Лещенко, — очень мучился угрызениями совести из-за того, что сам выжил, когда ребята все погибли… А ведь сам едва жив остался, в беспамятстве, в ожогах его вынесли из этого ада! Так даже ему не удалось Анютино сердце растопить. А уж казалось бы — человек, к Лешке близкий, ей должен был показаться почти родным! Но в ней, похоже, что-то умерло.

Элька так орала, так возмущалась… Что не одного Лешку — целую семью убило. Столько хороших людей! А ведь могли бы жить. Быть счастливыми. У Лешки талант был совсем не милицейский: он компьютерные программы писал. Элечка на него свои виды имела, все надеялась, что бросит он свою милицейскую муть и займется делом, приносящим реальный доход, — вроде как мой братец Славка. Но Лешка был упрям и романтичен: милиция коррумпирована, ее разлагают изнутри, поэтому сейчас, как никогда, нужны там люди честные и принципиальные — такие, как он! Ох, дурачок…

После института я распределилась в больницу недалеко от дома, в отделение интенсивной терапии. Правда, как выяснилось, сиделкой быть мне нравилось больше, чем врачом. В нашем отделении и от тех, и от других требуется примерно одно и то же… Ну конечно, у сестер работа погрязнее. Зато врачу приходится беседовать с родственниками пациентов. А это — тяжело.

Жила я по-прежнему с Дедушкой.

Ника еще в 1990 году вышла замуж за своего сокурсника Диму Охтырченко. Училась она в Институте иностранных языков, специализировалась на французском. Правда, учебу пришлось прервать, поскольку замуж она шла, будучи на шестом месяце беременности. Дима Охтырченко к супружеству не рвался, пытался даже скрываться, его искали, и все это было очень некрасиво… Но потом — обошлось вроде. Сына Петеньку он обожает. А в прошлом году, когда Петеньке исполнилось девять, Ника родила еще и Наденьку. Они — счастливая семья. И мы с Никой сейчас гораздо дружнее, чем были в детстве. Но, говорят, так почти всегда бывает: в детстве сестры ревнуют и ссорятся, а вырастая — сближаются.

Ника с мужем и сыном жили в трехкомнатной квартире моих родителей, где обреталась еще и Катюшка, младшая наша сестра. И страстно мечтали об отдельной квартире. Наверное, так же страстно, как в пятидесятых годах молодые, живущие в коммуналке, в одной комнате с папой и мамой, мечтали о своей отдельной комнате! Ну почему люди во все времена так ненасытны? И никогда не бывают полностью довольны своей участью.

Славка от родителей сразу сбежал, как только Петенька родился. Славка у нас — юное дарование, компьютерный гений, ему все время нужно было заниматься усиленно, а потому требовался покой. В общем, он к дедушке с бабушкой переехал. Школу Славка окончил с золотой медалью, в МГУ поступил без экзаменов, на первом курсе принял участие в каком-то тестировании, потом выслал куда-то свои работы — и отбыл за океан. Там ему сразу работу предложили. Приходилось ее, правда, с учебой совмещать, и в первый год Славка все время ныл по телефону родителям — а звонил он редко, — что, дескать, устает ужасно, жизни нет никакой… Но потом привык. Даже понравилось. Особенно — когда зарплату серьезную получать начал. И девушку себе нашел. Настоящую американку. Дженнифер Коллинз. Когда он ее фотографию прислал — бабушке дурно стало. Дженнифер, конечно, выглядит пикантно, и главное — она очень талантливая, работает бок о бок со Славкой и всячески его поддерживает, но… Определить ее национальность не представлялось возможным. Никогда я еще не видела в одном лице такого гармоничного слияния негроидных и монголоидных черт! Позже выяснилось: мама у нашей Дженнифер — вьетнамка, папа — коренной афроамериканец. Так что, можно сказать, Славка поддержал семейную традицию! В 1997-м они поженились. Детьми не торопятся обзаводиться, сначала дом купить планируют. Все — как у нормальных американцев.

Только вот Дедушка был очень огорчен тем, что Славка уехал. Заболел даже.

Катюшка сразу после отъезда Славки перебралась к дедушке с бабушкой. Подальше от Петеньки, от его быстрых маленьких ножек, шаловливых маленьких ручек и звонкого голосочка, не смолкавшего ни на секунду… Катюшка у нас хорошенькая — красивее Ники, пикантнее меня, — такая же длинная и худая, как я (то есть очень модная по нынешним временам), и очень, очень обаятельная. И ей безумно хотелось податься в фотомодели. Тогда как раз начался взлет модельного бизнеса в России. Но не только Дедушка, но и дедушка с бабушкой, да и родители тоже — все дружно заявили, что костьми лягут, но не допустят, чтобы девочка губила себе жизнь, получив профессию, которая и не профессия вовсе, а неизвестно что. Ника с мужем поддерживали старшее поколение — хотя, полагаю, Ника это делала из зависти, не желая, чтобы Катюшка на подиуме засверкала и прославилась. Мы со Славкой остались в стороне, не высказывая никакого мнения. Возможно, благодаря этому в тот год мы с Катюшкой очень подружились: она бегала ко мне поплакаться — Славка-то был далеко, а остальные все — против нее.

Катюшка все удивлялась, как же это я не хочу пойти «по ее стопам». И рост, и фигура модная, и внешность… А главное — возраст позволял мне принимать самостоятельные решения! Катюшка говорила: «Ты же самая красивая! Ты гораздо красивее меня!» Мне это было приятно, конечно, но я честно объяснила дурочке, что в ней — обаяния бездна, она вся искрится жизнью, лучится каждый миг, даже когда сердита или недовольна чем-то. Это — природный дар, ценнее красоты. А я и улыбаться-то не умею. Мне часто говорили об этом — что неулыбчива. Наверное, тоже в Дедушку… Катюшка настаивала на своем: «Ты похожа на Вивьен Ли. Одно лицо. Только ты красивее. У тебя нос прямой и глаза больше, чем у нее». Все так. Еще когда в кинотеатрах «Унесенные ветром» шли, мне все девчонки говорили… Но только у Вивьен Ли — божественный свет таланта, мистическое притяжение гения. В каждом взгляде, в каждой улыбке. И это тоже ценнее, чем красота! Иначе — отчего же по ней до сих пор сходят с ума, хотя тело ее давно истлело в земле? А меня никто никогда не любил. Влюблялись, пытались ухаживать — по-современному примитивно, так, что и ухаживаниями-то эти действия не назовешь, — но не любил никто. Не любил так, как Дедушка любил бабушку Тамилу. А другого мне не надо. Не хочу. Уж не настолько я хуже, чем бабушка Тамила. Так почему же должна довольствоваться суррогатом вместо чего-то настоящего?